Сергей Антончик разворошил страшный улей. И он наивно верил, что люди его поймут и станут на его сторону. Власть же сразу показала: ничего понять людям она не даст. И как результат – уже в декабре 1994 года, буквально спустя несколько недель, появились «белые пятна» в газетах, а в марте 1995 года насильственным образом был отстранен от должности главного редактора «Народной газеты» депутат Верховного Совета Иосиф Середич.
Потом были, вспомним: недопуск к работе нового законно назначенного парламентом редактора «Народной газеты», закрытие радиостанций и газет, которые высказывали альтернативные властным мнения, еще позже один журналист бесследно исчез, редактора и журналисты негосударственных газет стали попадать на «химию» и… можно только догадываться, с чем независимые СМИ могут столкнуться в дальнейшем.
Самой, однако, большой костью в горле опекунов и советников власти была белорусская государственность – как в историческом плане, так и в современном. Белорусский язык, национальные символы (бело-красно-белый флаг и "Погоня") очень быстро могли стать опозновательными знаками этой государственности не только в достаточно узком интеллигентном кругу, но и в широких массах. Это никак не входило в планы империолистов в соседнем государстве и тех, кто искал их опеки в Беларуси. Потому что невозможно уничтожить государственные настроения у думающей части народа, который прошел полноценный процесс национальной самоидентификации. Ударить по языку и национальным символам было проще, потому что уничтожались и душились они веками, а новое возрождение было пятилетним ребенком.
Вот здесь и нужно искать корни событий, которые произошли ночью с 11 на 12 апреля 1995 года. Напомню, что в конце марта того года президент А.Лукашенко впервые объявил о своем намерении провести референдум по вопросам фактической ликвидации государственности белорусского языка, возвращения государственной символики советского образца, поддержки его заявлений об экономической интеграции с Россией и получения им права одностороне распускать Верховный Совет. В скором времени в прессе появилось заявление достаточно большой группы депутатов, в котором они просили президента инициировать референдум по вопросу придания русскому языку государственного статуса и изменения государственной символики.
Личноя разговаривал со многими подписантами того заявления. Выяснилась интересная вещь: примерно половина из них говорила, что они за белорусский язык как единственно государственный, но против символики, которая им казалась то «литовской», то «фашистской»; другая половина утверждала, что, наоброт, не имеет ничего против несоветской символики, но боиться обязательного характера белорусского государственного языка.
В вышеупомянутом заявлении, однако, все было свалено в одну кучу: одних просто «приплюсовали» к другим. Инициирование референдума самое меньшее по двум вопросам было антиконституционным: согласно с Конституцией, референдумы, которые имели бы целью решение конституционных вопросов, не могут проводиться в последние шесть месяцев полномочий действующего Верховного Совета. Вопросы изменения статуса государственного языка и определения того, кто имеет право распускать парламент, однозначно требовали изменений в Конституции.
Выборы же в новый Верховный Совет были назначены на 14 мая того же года – это значит оставалось как минимум два месяца после первый усных высказываний президента о необходимости референдума. Вынесение первого из названных выше вопросов на референдум, кроме того, выразительно противоречило статье 3 действующего тогда «Закона о народном волеизъявлении (референдуме) в Республике Беларусь».
Однако уже тогда было понятно, что нарушение Конституции не могло остановить тех, кто проектировал референдум: похоже, что для кого-то из них это была конституция чужого им государства. К сожалению, на сторону нарушителей Конституции тогда выразительно стала фракция ПКБ в Верховном Совете. Считаю, что уважаемый Сергей Калякин позднее все-таки пожалел (если, конечно, не забыл) о том, что его партия еще в 1995 году, мягко говоря, закрыла глаза на очевидную ломку государственного права.
10—11 апреля 1995 года вопрос о рассмотрении инициативы президента А.Лукашенко на счет проведения референдума 14 мая было вынесено на очередное заседание Верховного созыва 12-го созыва – сессии, которая планировалась как самая последняя. В первый день дебатов я, по причине болезни (высокая температура), участия в дебатах принять так и не смог и следил за событиями по прямой, которая велась с заседания парламента, радиотрансляции (последний пока что всплеск невиданной демократии!).
Назавтра утром, наглотавшись асперина и витаминов, я все-таки поехал в Верховный Совет и зашел в зал заседаний как раз в ту минуту, когда лидер фракции БНФ Зенон Позняк с трибуны призывал присутствующих объявить голодовку в знак протеста против запланированного очевидного нарушения Конституции. Можно сказать, не успел я занять место в парламентской ложе, как сразу пришлось напрвиться к трибуне, где рядом со мной голодовку начали еще 18 депутатов из фракции БНФ и Социал-демократической Громады. Среди голодающих были люди разных профессий и возрастов: от 34-летних журналистов Сергея Наумчика и Игоря Герменчука (которого, к сожалению, уже нет с нами) до филолога и дипломата Петра Садовского, инженеров Владимира Заболоцкого и Николая Крыжановского, которым в то время давно перевалило за 50.
Начало голодовки было неожиданным не только лично для меня, но и для парламентского большинства: многие депутаты спохватились, вспомнили, что кому. Как не им, нужно защищать недавно (и не без проблем) принятую Конституцию, за которую, кстати, тогда так горячо агитировал депутат Лукашенко.
Выступление руководителя комиссии Верховного Совета по законодательству Дмитрия Булахова (который во время президентских выборов активно работал в команде будущего президента) расставил необходимые акценты. В результате, ни один из вопросов, вынесенных президентом, -- кроме невыразительно сформулированного вопроса о поддержке попыток президента экономически интегрироваться с Россией, -- не было утверждено большинством парламента!
Спикеру Мечиславу Грибу нужно было поставить на голосование вопрос о завершении дебатов по этому вопросу и предложить перейти к следующему вопросу порядка дня. Однако Александр Лукашенко начал всяческими способами давить на парламентское большинство, которое, нужно отметить, находилось в подвешенном положении: никто не был уверен в своем будущем после выборов, которые должны были состояться 14 мая. Потому угроза повторного вынесения на рассмотрение инициативы о референдуме оставалась абсолютно реальной, и нами коллективно было решено: голодовку не прекращать.
После окончания сесии в 18 часов мы остались в зале заседания. Рядом с нами в начале было несколько журналистов из разных изданий. Потом они по очереди загадочным образом стали исчезать. После 21 часа около телефона в «боковушке» зала заседания осталась только корреспондентка Радые Елена Радкевич. Но около 23 часов к ней подошли несколько неизвестных лиц в гражданском, которые вывели Елену из зала.
Уже в тот момерт стало понятно, что, скорее всего, остаться в зале даже до следующего утра нам уже не дадут. Прежде чем телефон в «боковушке» был отключен, нам еще удалось передать журналистам соответствующую информацию и попросить их не отходить от здания Дома правительства. К сожалению, как выяснилось позже, где-то около 0 часов 12 апреля они все разошлись по домам. Путь к употреблению физической силы был, таким образом, фактически открыт.
Около полуночи в зал вошла группа лиц в черных кожаных куртках во главе с тогдашним руководителем руководителем службы охраны президента, бывшим депутатом Михаилом Тесавцов. Последний объявил, что поступил сигнал, будто в здании заложена бомба, и потому все из здания должны быть эвакуированы. Интересно, что за минут двадцать до этого мы в зале как раз обсуждали сценарий нашего удаления из Дома правительства, и говорили о том, что тут будут искать «бомбу». Потому выступление Тесовца не было для нас неожиданным, и предложили ему привести саперов и при нас осмотреть все, что они только захотят. Тесовец, зная, что никакой бомбы в здании нет, отдал приказ своим подчиненным выводить нас из зала, но мы дружно вынули из карманов свои депутатские удостоверения, предупредили людей в кожаных куртках, что за нарушение неприкосновенности депутатов каждый из них персонально будет нести ответственность – вплоть до уголовной. И, о чудо! Подчиненные отказались выполнять приказ своего шефа.
Интересно. Что когда через несколько минут кто-то из коллег вышел в фойе зала, он через окна увидел, что в нескольких помещениях, и правого, и левого крыльев здания горел свет, а около правого подъезда стояла «иномарка», над радиатором которой развивался флажок (еще бело-красно-белый!). Значит, тут были разные люди, в том числе высокие руководители, которые не боялись никаких бомб!
Наконец, саперы явились и, естественно, ничего не нашли, о чем и составили соответствующий акт. Следующие полчаса мы были относительно спокойны, и мы договорились, что можем прилечь отдохнуть тут же около центральной трибуны зала заседаний (к тому же пол был застелен паласом); при этом один человек (по очереди) будет дежурить и в случае чего всех разбудит.
Я почувствовал, что у меня снова поднялась температура и, накрывшись зимней курткой, лег подремать слева от главной трибуны. Около трех часов ночи меня и других разбудил резкий крик депутата Валентина Голубева, который перед этим приоткрыл двери в фойе: «Военныес автоматами и в масках!». Мы быстро повскакивали и расселись в ложе, где обычно сидят члены Президиума Верховного Совета. Валентин сказал нам, что фойе, выстроившись несколькими шеренгами, стоят военные в форме, с оружием, в масках с противогазами: всего «человек пятьсот или шестьсот». На балконах зала заседаний снова появились люди с видеокамерами (как минимум двое). Тут уже ни у кого не было сомнений, что нас будут удалять из зала. Потому мы быстро договорились: будем сопротивляться, схватившись друг за друга, а если им удасться разорвать нашу цепь, начнем срывать с них маски и цепляться – сколько хватит сил – за столы и кресла.
Только мы успели это обговорить, как в зале загорелся свет и из всех пяти дверей к нам бросились «обезьянообразные» -- люди в черных, спортивного типа, костюмах, противогазах (для чего они им были нужны, не понимаю и сегодня). Послышались крики… Уткнув головку в воротник зимней куртки, я сильно двумя руками схватился за руку Петра Садовского.
Сильно ругаясь, нападающиеся пытались меня оторвать от него, но я довольно долго не давал им это сделать. Боковым зрением еще увидел, как Игорь Герменчук сорвал все-таки маску с одного «обезьянеобразного», и тот… мгновенно отбежал в сторону и бросился на пол! Тем временем нападающие начали выкручивать вторую руку Петра Садовского, которая была у него ранее сломана (напоминаю, что он имел еще неприкосновенность и как Чрезвычайный и Полномочный Посол Республики Беларусь) - я вынужден был отпустить его.
Люди (если их можно назвать людьми) в черном мгновенно закрутили мне руки за спину, причем так, что мой подбородок оказался ниже колен. Меня потянули полукругом поперечного прохода, который шел вдоль заднего ряда депутатских кресел. Возле кресел цепочкой стояли военные в камуфляже и полной амуниции, и каждый из них старался ботинком попасть мне в лицо. Много кому это удавалось, с разбитого лица шла кровь, и – честно скажу – в ту минуту я уже растался с жизнью. «Значит, -- проскочила мысль, -- все тормоза отключены, а если так можно избивать депутата, так потом должны убить, чтоб никому не рассказал…».
Пропустив таким образом через военных, меня поволокли вниз по ступеньках, которые вели к выходу в задний двор Дома правительства. Там стояли уазики-«воронки» с открытыми задними дверями. Меня потянули к одним дверям и, будто бревно, бросили внутрь машины. Тут же на полу лежали штабелем Игорь Герменчук, Александр Шут, Петр Садовский, Олег Трусов. Двери за мной, последним, закрылись, и машина помчалась с места.
Чтобы немного очухаться, потребовалась минута, но первым пришел в себя Олег Трусов. Кое-как приняв вертикальное положение, он увидел, что в машине кроме избитых депутатов, впереди сидит водитель, а справа от него – какой-то человек в форме (какая это форма – в темноте рассмотреть было невозможно). И тут Олег стал кричать, а мы тут же к нему хором присоединились: “Если не хотите сесть, везите сразу в прокуратуру! В Генеральную!” И, довезя нас до пересечения проспекта Скарыны и улицы Янки Купалы, водитель повернул-таки налево, потом еще раз налево – и мы оказались у здания Прокуратуры Беларуси.
Выскочив из машины и оставив там (чтобы “держал машину”!) Игоря Герменчука, мы бросились в здание и в настоятельной форме потребовали дежурного вызвать тогдашнего Генерального прокурора Василия Шеладонова. Его найти по неизвестным причинам нам не удалось. Но уже через 7-10 минут появился государственный прокурор, который принял от нас официальное заявление как от потерпевших в результате жестокого избиения людьми в военной форме и вызвал “скорую помощь”.
После того, как меня немного перевязали, я вышел на крыльцо здания и позвал из машины Игоря Герменчука, которому также требовалась медицинская помощь. Тут была сделана глупость (впрочем, оправдать ее можно стрессовой ситуацией): я попросил Алеся Шута занять его место в машине. Потом выяснилось, что Алеся вывезут в парк Янки Купалы и, нанеся ему несколько ударов, выбросят там на землю (то же, кстати, сделали с невольными “пассажирами” трех других автомашин – только их отвозили в более отдаленные места города).
В тот же момент мы, находящиеся в здании, получили рекомендацию от сотрудников “скорой помощи” – отправляться в клинику так называемой “лечкомиссии”, чтобы получить более квалифицированную помощь и зафиксировать побои там. Это было сделано в течение следующего часа, причем врачи “лечкомиссии” говорили нам, что фиксируют наши побои, ясно осознавая возможные негативные для них последствия этого поступка.
Как выяснилось позже, наша “пятерка” депутатов, добившись неотлагательного обращения в Прокуратуру, слегка испортила первоначальные планы организаторов садистской акции. Знакомые сотрудники тогдашней охраны Дома правительства позже рассказывали некоторым коллегам-депутатам, что якобы около 4 часов 30 минут в ту самую ночь дежурный по Дому правительства получил звонок от какого-то якобы “свидетеля”, который сказал, что в районе площади Независимости происходит драка между людьми, некоторых из которых он ранее “видел по телевизору”. Но, если это и правда, спланированная провокация сработать уже не могла. Кстати, назавтра даже правительственная “Звязда” напечатала официальную информацию прокуратуры о том, что пятеро депутатов обратились с заявлением о совершенном в отношении их преступлении около 3.10 в ночь с 11 на 12 апреля. Как говорят белорусы, “грэх не схаваеш у мех”…
К сожалению, подконтрольные властям уже в то время СМИ в целом не остановились перед открытым враньем в отношении депутатов-участников голодовки. Естественно, журналисты и редакторы “Советской Белоруссии” и Белорусского телевидения не верили тому, что пишут или показывают. Не верил своим словам, сказанным в свое оправдание на сессии, Михаил Тесовец (в это время запомнился выкрик Николая Ивановича Дементея, первого спикера Верховного Совета 12-го созыва: “Правильно! Мало им дали!”). Но в каждом из них победила их “советскость”, действие по принципу: “Думай одно, говори другое, делай третье”.
Думаю, однако, что 12 апреля консолидированные действия тогдашнего Верховного Совета могли ситуацию изменить. Утром его Президиум занял достаточно радикальную позицию: было предложено следующее заседание провести в здании Верховного Совета и поставить вопрос о причастности конкретных должностных лиц к антизаконным брутальным действиям в отношении депутатов. Честно скажу, что если бы это произошло, лично для меня не было бы очень важно, получат ли по заслугам организаторы и исполнители ночного разбоя. Куда важней было бы то, что проведение референдума 14 мая автоматически снималось бы с повестки дня.
Надежды на принципиальность большинства парламента, однако, не оправдались. Президент пригласил Председателя Верховного Совета Мечислава Гриба на “беседу” в свою резиденцию. Мне кажется, что Мечислав Иванович должен был добиться встречи со всем составом Президиума – и именно в здании парламента. Говорю это потому, что после встречи с президентом наш спикер стал совсем другим, более осторожным. Заседание Верховного Совета было назначено на 12 часов дня в здании Дома правительства. Туда депутатам – жертвам ночного нападения -- пришлось пробиваться через охрану силой(!). Постепенно становилось все более понятным, что большинство решило пожертвовать меньшинством, чтобы получить гарантии своего будущего. Цену этих гарантий знает теперь и Мечислав Гриб, которому в 1996 году запретят даже заниматься адвокатской практикой и лишат заслуженной пенсии как бывшего руководителя государства. Знают ее и Анатолий Лебедько, и Василий Леонов. И Михаил Маринич, и Валерий Тихиня, и много кто еще…
Кстати, о Валерии Тихине. После того, как раздавленный, деморализованный Верховный Совет 12 апреля все-таки “проголосовал” за проведение референдума по президентским вопросам, комиссия Верховного Совета по образованию, культуре и сохранению исторического наследия в полном соответствии с Конституцией и Законом о Конституционном суде обратилась к нему как к председателю Конституционного суда с запросом насчет конституционности принятого Верховным Советом решения. Валерий Тихиня уклонился от рассмотрения этого вопроса. Наверняка, теперь он хорошо понимает, что именно тут начался путь к будущему подчинению Конституционного суда исполнительной власти и его личной отставке.
Ситуацию, которая тогда сложилась, уже тем более не мог переломить добросовестный следователь по особо важным делам Прокуратуры Беларуси Язэп Бролишс. Он зафиксировал все показания потерпевших, добился, чтобы абсолютное большинство из них прошли медицинский осмотр в специализированной клинике, затребовал видеоматериалы, которые рассказали бы все. Но завершить следствие ему не дали, наверняка, очень влиятельные люди…
События декабря 1994 года (выступление Сергея Антончика с антикоррупционным докладом) – апреля 1995 года (избиение депутатов в зале Верховного Совета) положили начало эпохи выразительной деградации законности, деградации моральности в нашей стране. Не могу в связи с этим не вспомнить то, что я лично имел возможность наблюдать 26 марта этого года в суде Советского района города Минска. В этот день судили участников абсолютно мирной и очень короткой по времени акции, которая проводилась накануне по случаю 85-й годовщины БНР на площади Якуба Коласа.
Около 12 часов в здание суда трое сильных милиционеров привели, держа за плечи красивую стройную девушку. Как я в тот день узнал, 18-летняя одиннадцатиклассница одной из минских школ Татьяна Еловая была задержана за то, что, придя на площадь, не препятствовала там движению автотранспорта, не пререкалась с милиционерами, не приставала к прохожим – короче, не делала ничего такого, что бы давало основания бросить ее в печальноизвестную камеру на улице Окрестина.
В суде Татьяна сказала, что день 25 марта был, есть и будет для нее главным праздником, и что она сознательно пришла на площадь Якуба Коласа. И что же сделала судья – также, кстати, молодая женщина – Наталья Скугарева? Она огласила приговор: пять суток ареста! Прекрасно, как я думаю, понимая, что для школьницы заключение в тюрьму – это не средство воспитания, а элементарное унижение чести и достоинства.
Что ж, госпожа Скугарева представляет себя праведным судьей, властителем судеб, забывая лермонтовское: “Есть Божий суд”.
В то же время у здания того же суда с применением силы был задержан, вытащен из машины с нанесением телесных повреждений сын задержанного накануне активиста БНФ Владимира Кишкурно, Антон, который привез своему отцу передачу. Могу предположить (пусть меня опровергнет присутствовавший при этом заместитель начальника Советского РУВД г. Минска г-н Гуренков), что причиной такого обхождения была наклейка с изображением “Погони” на заднем стекле автомобиля.
Так вот, для меня очевидно: такого разгула беззакония и аморальности сегодня не было бы, если бы 12 апреля 1995 года события развернулись другим образом, если бы нарушителей закона поставили на место.
Теперь насчет нас, самих участников той памятной голодовки. Героями я и мои коллеги, конечно же, не были. Объявляя эту формы протеста в зале Верховного Совета как акт отчаяния, мы действовали уже не как политики. Каждому из нас представлялось, что если мы этого не сделаем, мы предадим не… сегодняшних своих избирателей. Мы предадим прежде всего Янку Купалу, Максима Багдановича, Максима Гарецкого, предадим те поколения борцов и тех, кто просто мечтал о свободной независимой, белорусской Беларуси. Это перевесило в нас прагматичное начало – более тщательно готовить общественное мнение и активней работать с депутатами. Может, поэтому протестовать против насилия 12 апреля на минские улицы вышли всего несколько сотен или, может, тысяча человек. Непрофессионально, на мой взгляд, вело себя в то время преимущественное большинство журналистов; по этой причине у них не было необходимой информации, чтобы четко показать людям то, что в действительности происходило в зале Верховного Совета, дать этому интерпретацию хотя бы в соответствии со здравым смыслом. Поэтому дальнейшая голодовка не имела смысла.
Вместе с тем, не стоит забывать, что общественный спад в 1995 году менее чем через год сменился общественным подъемом – “горячей весной ” 1996 года, усилиями новоизбранного Верховного Совета и Конституционного суда защитить фундамент законности в стране. Теперь же, видимо, не “горячие вёсны” предопределяют то, что будет в Беларуси через 10, 20 и 20 лет. Мы снова переживаем непростые времена. Снова многие из нас еще не понимают, что отдавая своего ребенка в белорусский класс, уча его уважать не придуманные двумя случайными людьми, а вымученные столетиями символы, этим самым мы создаем возможность получить свое будущее. Нам всем нужно выучиться быть солидарными, жить не только для себя, не заниматься пустым самоедство и не терять человеческого – как и национального достоинства. Ни при каких условиях.
...Несколько лет подряд в моих снах появлялись похожие на каких-то полумистических обезьян существа – черные с ног до головы. Они с диким визгом бежали ко мне, хватали за голову, за руки, за ноги. Тянули куда-то в сторону, бросали под ноги уже абсолютно реальным, в камуфляже, «спецназовцам», которые почему-то не только имели противогазы на лицах, но и с головы до ног были обвешаны оружием.
Они коваными ботинками начинали люто бить меня в лицо. Я начинал захлебываться кровью и.. просыпался. А проснувшись, начинал понимать, что это был совсем не сон. Это была правда. Это моя зрительная память «сняла» фильм. Потому что фильм, который в ту же ночь снимался реальной видиокамерой, люди не увидели. Вопреки обещаниям А.Лукашенко… Наверное, теперь мне не очень хотелось бы, чтобы его увидели. Потому что не хочется терять надежды, что кто-то покается. А тем, кто покаялся, я лично по-христиански простил бы. Простил бы за то, что было сделано в ночь с 11 на 12 апреля лично со мной. Простить ли не простить за то, что происходило позже, ни мне, ни тем, кто тогда был рядом, видимо, не дано…
***
P.S. Если мои показания, данные следователю Я.Я.Бролишсу по факту дела, возбужденному Прокуратурой Республики Беларусь 12 апреля 1995 г., где-то затерялись, она может рассматривать этот материал в качестве моих повторных показаний. Хоть бы когда-нибудь в будущем.