ГЛАВА XII

     Когда Ян Скшетуский со своим двоюродным братом Станиславом и Заглобой
после  утомительного  пути  прибыл  наконец  из   пущи  в   Упиту,   Михал
Володы"вский чуть с  ума не сошел от радости:  он давно не имел о  друзьях
никаких вестей,  а об Яне думал, что тот с королевской хоругвью, в которой
он служил поручиком, находится на Украине у гетманов.
     Маленький рыцарь по очереди заключал друзей в  объятия,  выпускал,  и
снова обнимал,  и руки потирал;  а когда они сказали,  что хотят служить у
Радзивилла,  еще  больше обрадовался от  одной мысли,  что  они  не  скоро
расстанутся.
     - Слава богу,  собираемся все вместе, старые бойцы Збаража, - говорил
он. - И воевать охота, когда рядом друг.
     - Это  была моя  мысль,  -  сказал Заглоба.  -  Они  хотели скакать к
королю.  Ну,  а я сказал им:  а почему бы нам не тряхнуть стариной с паном
Михалом?  Коли бог пошлет нам такое счастье, как с казаками да с татарами,
так скоро не один швед будет на нашей совести.
     - Это тебя бог надоумил! - воскликнул пан Михал.
     - Мне то удивительно,  -  вмешался в разговор Ян, - что вы уже знаете
про Уйсте и про войну.  Станислав сломя голову скакал ко мне, мы сюда тоже
летели во весь опор, думали, будем первыми вестниками беды.
     - Наверно,  евреи занесли сюда эту весть,  -  заметил Заглоба.  - Они
всегда первые обо  всем  дознаются,  а  связь  у  них  такая,  что  чихнет
кто-нибудь утром в  Великой Польше,  а  вечером в  Жмуди и  на Украине ему
скажут: "Будь здоров!"
     - Не знаю,  как все было,  но мы уже два дня обо всем знаем, - сказал
пан Михал.  -  Все тут в  смятении.  В  первый день мы  еще не очень этому
верили,  но на второй день никто уже не сомневался.  Более того, еще войны
не было,  а уже словно птицы о ней в воздухе пели:  все вдруг сразу и безо
всякого повода заговорили о ней.  Наш князь воевода,  видно, тоже ждал ее,
да и знал больше других,  кипел как в котле и в последнюю минуту примчался
в Кейданы.  По его приказу вот уже два месяца набирают людей в хоругви.  Я
набирал,  Станкевич и некий Кмициц,  хорунжий оршанский;  слыхал я, что он
уже готовенькую хоругвь отправил в Кейданы. Из всех нас он первый успел.
     - А ты, Михал, хорошо знаешь князя воеводу виленского? - спросил Ян.
     - Как же мне его не знать, коли я у него всю последнюю войну воевал.
     - Что известно тебе об его замыслах? Достойный он человек?
     - Воитель он весьма искусный, - как знать, после смерти князя Иеремии
не  самый ли  великий во всей Речи Посполитой.  Правда,  последний раз его
разбили  в  бою,   но  ведь  и  людей  у  него  было  шесть  тысяч  против
восьмидесяти.  Пан подскарбий и  пан воевода витебский поносят его за  это
всячески,  говорят,  будто это он  от  спеси бросился на могучего врага со
столь малыми силами,  не хотел будто делить с ними победы.  Бог его знает,
как было дело.  Но сражался он храбро и жизни своей не щадил. Я сам видал,
и  одно только могу сказать,  что,  будь у него больше войска и денег,  ни
один бы враг не унес оттуда ног. Думаю, он теперь возьмется за шведов; мы,
наверно, и ждать их здесь не станем, двинемся в Лифляндию(*).
     - Из чего ты это заключаешь?
     - Есть на  то  две причины:  первое,  после Цибиховской битвы захочет
князь дела свои поправить,  слава-то  его поколебалась тогда,  а  второе -
любит он войну...
     - Это верно,  -  сказал Заглоба,  - я давно его знаю, мы ведь с ним в
школе учились,  и  я  за него делал уроки.  Он всегда любил войну и потому
больше со мной дружил,  нежели с  прочими,  я ведь тоже предпочитал латыни
коня да копьецо.
     - Да уж это вам не воевода познанский,  совсем это другой человек,  -
сказал Станислав Скшетуский.
     Володы"вский стал расспрашивать его,  как было дело под Уйстем; он за
голову хватался, слушая рассказ Скшетуского.
     - Ты прав,  пан Станислав,  - сказал он, когда Скшетуский кончил свой
рассказ. - Наш Радзивилл на такие дела не способен. Это верно, что гордыня
у  него дьявольская,  ему сдается,  что во  всем свете нет рода выше,  чем
радзивилловский!  И  то  верно,  что он  не  терпит непокорства и  на пана
Госевского,   подскарбия,   гневается  за  то,   что  тот  не  пляшет  под
радзивилловскую дудку.  На  короля он  тоже сердит за  то,  что тот не так
скоро,  как ему хотелось,  дал ему булаву великого гетмана литовского. Все
это верно,  как верно и то, что он не хочет вернуться в лоно истинной веры
и   предпочитает  ей   бесстыдную  кальвинистскую  ересь,   что  католиков
притесняет,  где  только  можно,  что  строит  еретикам кирки.  Зато  могу
поклясться,  что он  скорее пролил бы  последнюю каплю своей гордой крови,
нежели подписал такую  постыдную сдачу,  как  под  Уйстем...  Придется нам
повоевать немало, ибо не виршеплет, а воитель поведет нас в поход.
     - Это  мне и на руку!  - воскликнул Заглоба.  - Мы больше ничего и не
желаем.  Пан Опалинский виршеплет, вот оно сразу и вышло наружу, какая ему
цена.  Самые  плевые  это  людишки!  Стоит такому вырвать из гусиной гузки
перо, и уж он воображает, что у него ума палата, других учит, собачий сын,
а  как  дойдет  дело  до сабли,  его и след простыл.  Я сам смолоду кропал
вирши,  чтобы покорять женские сердца,  и пана Кохановского(*) перещеголял
бы с его фрашками(*); но потом солдатская натура одержала верх.
     - Я еще вот что скажу вам, - продолжал Володы"вский, - коли уж шляхта
зашевелилась, народу соберется пропасть, только бы денег достало, это ведь
самое важное дело.
     - О,  боже,  только не ополченцы!  - воскликнул пан Станислав. - Ян и
пан Заглоба уже знают, что я о них думаю, а тебе, пан Михал, я одно скажу:
по мне, уж лучше обозником быть в регулярной хоругви, нежели предводителем
всего шляхетского ополчения.
     - Народ здесь храбрый, - возразил Володы"вский, - искушенные воители.
Взять хотя бы хоругвь,  которую я набрал.  Всех,  кто хотел вступить, я не
мог принять,  а среди тех,  кого принял, нет ни одного, кто бы не служил в
войске. Я покажу вам эту хоругвь; право, не скажи я вам об этом, вы бы все
равно признали в них старых солдат.  Каждый в огне в два кулака кован, как
старая подкова,  а в строю стоят,  как римские triarii*. С ними шведам так
не разделаться, как под Уйстем с великопольской шляхтой.
     _______________
          * Триарий  (лат.)  -  в  римских легионах воин-ветеран;  триарии
     стояли в третьем ряду и в решающий момент вступали в бой.

     - Я  надеюсь,  все  еще  с  божьей  помощью  переменится,  -   сказал
Скшетуский.  - Говорят, шведы добрые солдаты; но ведь они никогда не могли
устоять против нашего регулярного войска. Мы их всегда били, - это уж дело
проверенное,  - мы их били даже тогда, когда их вел в бой самый великий их
полководец.
     - Сказать по правде, очень мне это любопытно, какие из них солдаты, -
заметил Володы"вский. - Плохо то, что отчизна несет бремя еще двух войн, а
то бы я не прочь повоевать со шведами.  Испробовали мы и татар, и казаков,
и  еще бог весть кого,  надо бы теперь и  шведов испробовать.  В  Короне с
людьми может быть трудно;  все войско с  гетманами на Украине.  А  у нас я
наперед могу сказать,  как  все  будет.  Князь воевода оставит воевать тут
пана подскарбия Госевского,  гетмана польного, а сам займется шведами. Что
говорить,  тяжело нам придется!  Будем,  однако, надеяться, что господь не
оставит нас.
     - Едем тогда не мешкая в Кейданы! - сказал пан Станислав.
     - Да ведь и я получил приказ привести хоругвь в боевую готовность,  а
самому в  течение трех дней явиться в Кейданы,  -  подхватил пан Михал.  -
Надо,  однако,  показать вам этот приказ, из него видно, что князь воевода
думает уже о шведах.
     С  этими  словами Володы"вский открыл  ключом  шкатулку,  стоявшую на
скамье  под  окном,  достал  сложенную вдвое  бумагу и,  развернув,  начал
читать:
 

     - "Милостивый пан Володы"вский, полковник!
     С великою радостью прочитали мы твое донесение о том, что хоругвь уже
готова и в любую минуту может двинуться в поход. Держи ее, милостивый пан,
в  боевой готовности,  ибо страшная приходит година,  какой еще не бывало,
сам же  спешно явись в  Кейданы,  где мы  будем ждать тебя с  нетерпением.
Ежели до слуха твоего дойдут какие-либо вести,  ничему не верь,  покуда не
узнаешь обо всем из наших уст.  Мы поступим так,  как повелевает нам бог и
совесть,  невзирая на  то,  что  людская злоба  и  неприязнь могут  о  нас
измыслить. Но вместе с тем мы рады тому, что приходят такие времена, когда
явным станет,  кто  истинный и  преданный друг дома Радзивиллов и  даже in
rebus adversis* готов ему  служить.  Кмициц,  Невяровский и  Станкевич уже
привели свои хоругви;  твоя же пусть остается в  Упите,  ибо там она может
понадобиться,  а  может,  вам придется двинуться на Подляшье с  двоюродным
братом моим,  ясновельможным князем Богуславом,  конюшим литовским,  коему
вверено начальство над  значительною частью наших сил.  Обо  всем  этом ты
подробно узнаешь от  нас,  а  покуда  повелеваем незамедлительно выполнить
приказы и ждем тебя в Кейданах.

                                               Януш Радзивилл,
                                          князь Биржанский и Дубинковский,
                             воевода Виленский, Великий гетман Литовский".
     _______________
          * В несчастье (лат.).

     - Да! По письму видно, что новая война! - сказал Заглоба.
     - А коли князь пишет, что поступит, как повелевает ему бог и совесть,
стало быть, будет бить шведов, - прибавил пан Станислав.
     - Мне только то удивительно,  - заметил Ян Скшетуский, - что он пишет
о верности не отчизне,  а дому Радзивиллов,  - ведь отчизна значит больше,
нежели Радзивиллы, и спасать надо в первую очередь ее.
     - Это у них такая повадка княжья,  -  возразил Володы"вский, - хоть и
мне это сразу не понравилось, ибо я служу не Радзивиллам, а отчизне.
     - Когда ты получил это письмо? - спросил Ян.
     - Сегодня утром, и после полудня хотел ехать. Вы вечерком отдохнете с
дороги,  а я завтра,  наверно,  ворочусь, мы и двинемся тотчас с хоругвью,
куда прикажут.
     - Может, на Подляшье? - высказал предположение Заглоба.
     - К князю конюшему! - повторил пан Станислав.
     - Князь  конюший  Богуслав  тоже  сейчас  в  Кейданах,   -   возразил
Володы"вский.  -  Любопытный человек,  вы  к  нему  получше присмотритесь.
Славный воитель,  а рыцарь и того славней,  но польского в нем ни на грош.
Одевается по-иноземному,  говорит по-немецки, а то и по-французски лопочет
так,  точно  орехи грызет,  час  можешь слушать его  разговор и  ничего не
поймешь.
     - Князь Богуслав под Берестечком храбро сражался,  - заметил Заглоба,
- да и пехоту выставил добрую, немецкую.
     - Кто ближе его знает, не очень его хвалит, - продолжал Володы"вский.
-  Он  только немцев и французов любит;  да и нет ничего удивительного,  -
мать-то у него немка,  дочь бранденбургского курфюрста;  его покойный отец
не  только  не  взял  за  нею никакого приданого,  но и сам должен был еще
приплатить,  - видно,  у этих князьков карманы тощие. Но Радзивиллам важно
иметь  suffragia*  в  Священной  Римской  империи,  князьями  которой  они
состоят(*), потому-то они с такой радостью роднятся с немцами. Мне об этом
пан  Сакович  сказал,  старый  слуга  князя  Богуслава,  которому  тот дал
староство Ошмянское.  Он и пан Невяровский,  полковник,  ездили  с  князем
Богуславом  за  границу,  в  разные заморские края,  и на поединках всегда
бывали у него секундантами.
     _______________
          * Избирательный голос (лат.) - В данном случае  -  при  избрании
     монарха.

     - Сколько же у него было поединков? - спросил Заглоба.
     - Как  волос  на  голове!  Пропасть он  погубил заграничных князей да
графов, французских и немецких; говорят, человек он горячий и храбрый и за
всякое слово вызывает на поединок.
     Станислав Скшетуский, вызванный из задумчивости, вмешался в разговор:
     - Слыхал и я про князя Богуслава,  от нас недалеко  до  Бранденбурга,
где он вечно пропадает у курфюрста.  Помню,  еще отец вспоминал,  как отец
князя Богуслава женился на немецкой княжне и как народ роптал,  что  такой
знатный дом роднится с иноземцами; но, может, оно и к лучшему, ведь теперь
курфюрст,  как родич Радзивиллов,  должен помогать Речи Посполитой,  а  от
него сейчас многое зависит.  А то,  что ты говоришь про тощие карманы, это
неправда. Конечно, продай всех Радзивиллов, так за них купишь курфюрста со
всем его княжеством; однако нынешний курфюрст Фридрих Вильгельм поднакопил
уже немало денег,  и отборного войска у него двадцать тысяч,  так  что  он
смело может выступить с ним против шведов, а как ленник Речи Посполитой(*)
он обязан  выступить,  если  только  есть  в  нем  бог  и  помнит  он  все
благодеяния, которые Речь Посполитая оказала его дому.
     - А выступит ли он? - спросил Ян.
     - Черная это была бы  неблагодарность и  вероломство,  если бы  он не
выступил! - ответил Станислав.
     - Трудно ждать от чужих благодарности, особенно от еретика, - заметил
пан Заглоба.  -  Я помню этого вашего курфюрста еще подростком,  всегда он
был молчун:  все как будто слушал,  что ему дьявол на ухо шепчет.  Я ему в
глаза это сказал,  когда мы с покойным паном Конецпольским были в Пруссии.
Он такой же лютеранин,  как и  шведский король.  Дай-то бог,  чтоб они еще
союза не заключили против Речи Посполитой...
     - Знаешь,  Михал,  - обратился вдруг Ян к Володы"вскому. - Не стану я
нынче отдыхать,  поеду с тобой в Кейданы.  Ночью теперь лучше ехать,  днем
жара,  да и очень мне хочется разрешить все сомнения.  Отдохнуть еще будет
время, не двинется же князь завтра в поход.
     - Тем более что он велел задержать хоругвь в Упите,  -  подхватил пан
Михал.
     - Вот это дело! - воскликнул Заглоба. - Поеду и я с вами!
     - Так едемте все вместе! - сказал пан Станислав.
     - Завтра к  утру и  будем в  Кейданах,  -  сказал Володы"вский,  -  а
дорогой и в седле можно сладко подремать.
     Спустя два  часа рыцари,  подкрепившись,  тронулись в  путь и  еще до
захода солнца доехали до Кракинова.
     В  пути  пан  Михал  рассказал друзьям о  здешних местах,  о  славной
лауданской шляхте,  о  Кмицице и  обо всем,  что случилось тут в последнее
время.  Признался он и в своей любви,  по обыкновению несчастной,  к панне
Биллевич.
     - Одно хорошо,  что война на носу, - говорил пан Михал, - а то пропал
бы  я  с  тоски.  Иной раз  подумаешь,  -  такое уж,  видно,  мое счастье,
придется, пожалуй, умереть холостяком.
     - Ничего нет в том обидного,  - сказал Заглоба, - ибо препочетное это
состояние и угодное богу. Я решил остаться холостяком до конца жизни. Жаль
мне  иногда,  что некому будет передать славу и  имя,  -  детей Яна я  как
родных люблю, но все-таки не Заглобы они, а Скшетуские.
     - Ах, негодник! - воскликнул Володы"вский. - Вовремя собрался принять
решение, все равно что волк, который дал обет не душить овец, когда у него
выпали все зубы.
     - Неправда!  -  возразил Заглоба.  -  Давно ли мы с тобой, пан Михал,
были на выборах короля в Варшаве.  На кого же оглядывались тогда все дамы,
если не  на  меня?  Помнишь,  как ты жаловался,  что на тебя ни одна и  не
взглянет?  Но коли уж припала тебе охота жениться,  не огорчайся. Придет и
твой  черед.  И  искать нечего,  найдешь как  раз  тогда,  когда искать не
будешь.   Нынче  время  военное,   каждый  год  погибает  много  достойных
кавалеров.  Повоюем еще  со  шведами,  так  девки  совсем  подешевеют,  на
ярмарках будем их покупать на дюжины.
     - Может,  и мне суждено погибнуть,  - сказал пан Михал. - Довольно уж
мне  скитаться по  свету.  Нет,  не  в  силах  я  описать  вам  красоту  и
достоинства панны Биллевич.  Уж так бы я любил ее,  уж так бы голубил, как
самого милого друга! Так нет же! Принесли черти этого Кмицица! Он ей зелья
подсыпал,  как пить дать,  а  то  бы она меня не прогнала.  Вон поглядите!
Из-за  горки уж  видны Водокты;  но дома никого нет,  уехала она бог весть
куда.  Мой бы это был приют, тут бы провел я остаток своих дней. У медведя
есть своя берлога, у волка есть свое логово, а у меня только эта вот кляча
да это вот седло, в котором я сижу...
     - Видно, ранила она твое сердце, - сказал Заглоба.
     - Как вспомню ее  или,  проезжая мимо,  увижу Водокты,  все еще жалко
мне...  Хотел клин клином выбить и поехал к пану Шиллингу,  - у него дочка
красавица.   Я  ее  как-то  в  дороге  издали  видел,   и  очень  она  мне
приглянулась.  Поехал я, и что же вы думаете? Отца не застал дома, а панна
Кахна решила,  что это к ним не пан Володы"вский приехал, а мальчишка, его
слуга. Так я разобиделся, что больше туда ни ногой.
     Заглоба рассмеялся.
     - Ну тебя совсем, пан Михал! Вся беда в том, что тебе надо найти жену
под  стать  себе,  такую же крошку.  А куда девалась эта маленькая бестия,
которая была фрейлиной у княгини Вишневецкой,  на  ней  еще  покойный  пан
Подбипента - упокой,  господи,  его душу! - хотел жениться? Та была бы как
раз под стать тебе, совсем малюточка, хоть глазки у нее так и сверкали!
     - Это Ануся Борзобогатая-Красенская, - сказал Ян Скшетуский. - Все мы
в  свое время в  нее влюблялись,  и Михал тоже.  Бог его знает,  что с нею
сейчас.
     - Вот бы отыскать да утешить!  - воскликнул пан Михал. - Вспомнили вы
ее,  и  у  меня  на  душе стало теплей.  Благороднейшей души была девушка.
Дай-то бог повстречаться с нею!..  Эх,  и добрые это были старые лубенские
времена,  да  никогда уж  они не воротятся.  Не будет,  пожалуй,  больше и
такого военачальника,  каким был наш князь Иеремия.  Знали мы  тогда,  что
каждая встреча с врагом принесет нам победу. Радзивилл великий воитель, но
куда ему до Иеремии,  да и служишь ему не с таким усердием,  -  нет у него
отцовской любви  к  солдату,  неприступен он,  мнит  себя  владыкою,  хоть
Вишневецкие были не хуже Радзивиллов.
     - Не стоит говорить об этом, - промолвил Ян Скшетуский. - В его руках
теперь спасение отчизны, и да ниспошлет ему бог свое благословение, ибо он
готов отдать за нее жизнь.
     Такой разговор вели рыцари между собою,  едучи ночью, и то вспоминали
дела минувших дней,  то толковали о нынешней тяжкой године,  когда на Речь
Посполитую обрушились сразу три войны.
     Потом стали они читать молитвы на сон грядущий,  богородице и  святым
помолились,  а как кончили,  сон сморил их, и они задремали, покачиваясь в
седлах.
     Ночь была ясная,  теплая,  тысячи звезд мерцали в небе; едучи нога за
ногу, друзья сладко спали, и только когда забрезжил свет, первым проснулся
пан Михал.
     - Откройте глаза, друзья мои, Кейданы уж видно! - крикнул он.
     - А? Что? - пробормотал Заглоба. - Кейданы? Где?
     - Вон там! Башни видны.
     - Красивый город, - заметил Станислав Скшетуский.
     - Очень красивый,  - подтвердил Володы"вский. - Днем вы это еще лучше
увидите.
     - Это вотчина князя воеводы?
     - Да.  Раньше город принадлежал Кишкам;  отец князя Януша взял его  в
приданое за Анной,  внучкой витебского воеводы,  Кишки.  Во всей Жмуди нет
города лучше,  а все потому,  что сюда евреев не пускают, разве по особому
позволению Радзивиллов. Меды тут хороши.
     Заглоба протер глаза.
     - Э,  да  тут почтенные люди живут.  А  что это за высокое здание вон
там, на холме?
     - Это замок, его недавно возвели, уже в княжение Януша.
     - Он укреплен?
     - Нет, это роскошная резиденция. Его не стали укреплять, ведь сюда со
времен  крестоносцев никогда  не  заходил враг.  Острый  шпиль,  вон  там,
видите,  посередине города,  -  это соборный костел. Крестоносцы построили
этот костел еще  в  языческие времена,  потом его отдали кальвинистам;  но
ксендз Кобылинский снова отсудил его у князя Кшиштофа.
     - Ну и слава богу!
     Ведя такой разговор, рыцари подъехали к первым домикам предместья.
     Заря  тем  временем  все  разгоралась,   всходило  солнце.  Рыцари  с
любопытством разглядывали незнакомый город,  а Володы"вский продолжал свой
рассказ:
     - Это вот Еврейская улица,  здесь евреи живут, которые получили на то
позволение.  По этой улице мы доедем до самой рыночной площади.  Ого, люди
уже встают и выходят из домов. Взгляните-ка, сколько лошадей возле кузниц,
и  челядь  не  в  радзивилловском платье.  Верно,  в Кейданах какой-нибудь
съезд.  Тут всегда полно шляхты  и  знати,  иной  раз  и  из  чужих  краев
приезжают  гости,  -  это ведь столица еретиков всей Жмуди,  они здесь под
защитой Радзивиллов свободно отправляют свои службы и суеверные обряды. О,
вот и площадь!  Обратите внимание,  какие часы на ратуше!  Лучше, пожалуй,
нет и в Гданске.  А вон  та  молельня  с  четырьмя  башнями  -  это  кирка
реформатов,  они  каждое  воскресенье  кощунствуют там,  а вот лютеранская
кирка.  Вы,  может,  думаете,  что здешние горожане - поляки или  литвины?
Вовсе  нет!  Одни  немцы  да  шотландцы,  и  больше  всего тут шотландцев!
Пехотинцы из них первейшие,  особенно лихо рубятся они бердышами.  Есть  у
князя  шотландский  полк  из  одних  кейданских охотников.  Э,  сколько на
площади повозок с коробами!  Наверно,  какой-нибудь съезд.  Во всем городе
нет  ни одного постоялого двора,  заехать можно только к знакомым;  ну,  а
шляхта - та в замке останавливается;  там боковое крыло  дворца  длиною  в
несколько  десятков  локтей  предназначено только для приезжих.  Год целый
будут тебя учтиво принимать за счет князя; кое-кто живет там постоянно.
     - Удивительно мне,  что гром не  грянул и  не  спалил эту еретическую
молельню! - сказал Заглоба.
     - А вы знаете,  было такое дело. Там промежду четырех башен купол был
как шапка,  ну,  однажды как ударило в этот купол,  так от него ничего  не
осталось.  В подземелье здесь покоится отец князя конюшего Богуслава,  тот
самый  Януш,  который  поднял   рокош(*)   против   Сигизмунда   Третьего.
Собственный  гайдук раскроил ему череп,  так что он и жил грешил,  и погиб
занапрасно.
     - А  что  это  за  обширное строение,  похожее на  каменный сарай?  -
спросил Ян.
     - Это бумажная мануфактура, ее князь основал, а рядом книгопечатня, в
которой еретические книги печатают.
     - Тьфу! - плюнул Заглоба. - Чума бы взяла этот город! Что ни вздохни,
то еретического духу полно брюхо наберешь.  Люцифер может быть здесь таким
же господином, как и Радзивилл.
     - Милостивый пан!  -  воскликнул Володы"вский.  - Не хули Радзивилла,
ибо в скором времени отчизна, быть может, будет обязана ему спасением.
     Они  ехали  дальше в  молчании,  глядя  на  город  и  дивясь порядку,
царившему в нем: все улицы были вымощены булыжником, что в те времена было
большой редкостью.
     Миновав  рыночную  площадь  и  Замковую  улицу,  путники  увидели  на
возвышенности роскошную  резиденцию,  недавно  построенную князем  Янушем,
которая и  в  самом деле не  была укреплена,  но размерами превосходила не
только дворцы,  но  и  замки.  Здание стояло на  холме и  обращено было на
город,  который как бы лежал у  его подножия.  Расположась покоем с  двумя
крыльями  пониже,   оно  образовало  огромный  двор,  огражденный  спереди
железной   решеткой  с   высокими  частыми   зубцами.   Посредине  решетки
поднимались могучие,  сложенные из  камня  ворота с  гербами Радзивиллов и
гербом города Кейданы, представлявшим лапу орла с черным крылом на золотом
поле и  с  красной подковой из трех крестов.  В воротах была караульня,  и
шотландские драбанты стояли на страже, но не для охраны, а для парада.
     Время было  раннее,  однако во  дворе уже  царило движение,  и  перед
главным корпусом проходил муштру полк драгун в  голубых колетах и шведских
шлемах.  Длинный строй замер с рапирами наголо,  а офицер,  проезжая перед
фронтом,  что-то говорил солдатам.  Вокруг строя и  дальше,  у  стен дома,
толпы челяди в пестром платье глазели на драгун и обменивались замечаниями
и наблюдениями.
     - Клянусь богом,  - сказал пан Михал, - это пан Харламп муштрует свой
полк!
     - Как! - воскликнул Заглоба. - Неужели тот самый, с которым ты должен
был драться во время выборов короля в Липкове?
     - Он самый. Но мы с той поры живем в мире и согласии.
     - И впрямь он! - подтвердил Заглоба. - Я признал его по носу, который
торчит из-под шлема.  Хорошо, что забрала вышли из моды, а то он ни одного
не  смог  бы  застегнуть;  но  на  нос  этому рыцарю нужен все-таки особый
доспех.
     Тем временем Харламп заметил Володы"вского и рысью подскакал к нему.
     - Как поживаешь, Михалек? - вскричал он. - Хорошо, что приехал!
     - А еще лучше,  что первого встретил тебя. Вот пан Заглоба, с которым
ты  познакомился  в  Липкове,  да  нет,  раньше,  в  Сеннице,  а  это  вот
Скшетуские:   пан  Ян,   ротмистр  королевской  гусарской  хоругви,  герой
Збаража...
     - О,  да ведь это славнейший рыцарь в Польше!  -  вскричал Харламп. -
Здорово, здорово.
     - А вот пан Станислав,  ротмистр калишский, - продолжал Володы"вский.
- Он прямо из Уйстя.
     - Из  Уйстя?  Так ты,  пан,  был свидетелем страшного позора.  Мы уже
знаем, что там случилось.
     - А я сюда и приехал в надежде, что уж тут-то такого позора не будет.
     - Будь уверен. Радзивилл - это тебе не Опалинский.
     - Мы вчера в Упите то же самое говорили.
     - Рад приветствовать вас и от своего имени, и от имени князя воеводы.
Князь обрадуется, когда вас увидит, ему такие рыцари очень нужны. Пойдемте
же  ко  мне,  в  арсенал,  у  меня там  квартира.  Вам  переодеться надо и
подкрепиться, а я тоже к вам присоединюсь, ученье я уж закончил.
     С  этими словами Харламп снова подскакал к  строю и  коротко и  зычно
скомандовал:
     - Налево, кругом! Марш!
     Копыта зацокали по мостовой. Строй вздвоил ряды, раз, другой, пока не
построился наконец по четыре в  ряд и медленным шагом не стал удаляться по
направлению к арсеналу.
     - Добрые  солдаты,  -  молвил  Скшетуский,  глазами знатока глядя  на
точные движения драгун.
     - В  драгунах одна шляхта служит да  путные боярские дети,  -  сказал
Володы"вский.
     - Боже мой,  оно и  видно,  что это не  ополченцы!  -  воскликнул пан
Станислав.
     - Так Харламп у  них поручиком?  -  спросил Заглоба.  -  А мне что-то
помнится,  он  в  панцирной хоругви служил и  носил  на  плече  серебряную
петлицу.
     - Да,  -  ответил Володы"вский,  -  но  вот уже года два он командует
драгунским полком. Старый это солдат, стреляный.
     Харламп тем временем отослал драгун и подошел к нашим рыцарям.
     - Пожалуйте за мной. Вон там, позади дворца, арсенал.
     Через полчаса они сидели впятером за  гретым пивом,  щедро забеленным
сметаной, и вели разговор о новой войне.
     - А что у вас здесь слышно? - спрашивал Володы"вский.
     - У  нас что ни день,  то новость,  люди теряются в  догадках,  вот и
пускают все новые слухи,  - ответил Харламп. - А по-настоящему один только
князь  знает,  что  будет.  Замысел  он  какой-то  обдумывает:  и  веселым
притворяется,  и с людьми милостив, как никогда, однако же очень задумчив.
По  ночам,  толкуют,  не спит,  все ходит тяжелым шагом по покоям и  сам с
собой разговаривает, а весь день держит совет с Гарасимовичем.
     - Кто он такой, этот Гарасимович? - спросил Володы"вский.
     - Управитель из Заблудова, с Подляшья; невелика птица и с виду такой,
будто дьявола в пазухе держит;  но у князя он в чести и похоже,  знает все
его тайны.  Я так думаю,  жестокая и страшная война будет у нас со шведами
после всех этих советов,  и ждем мы все ее с нетерпением.  А пока гонцы  с
письмами   носятся:   от  герцога  курляндского(*),  от  Хованского  и  от
курфюрста.  Поговаривают,  будто князь ведет переговоры с  Москвой,  хочет
вовлечь ее в союз против шведов; другие толкуют, будто вовсе этого нет; но
сдается мне,  ни с кем не будет союза,  а только война - и с  шведом  и  с
Москвой. Войск прибывает все больше, и шляхте, которая всей душой преданна
дому  Радзивиллов,  письма  шлют,  чтобы  съезжалась  сюда.  Везде   полно
вооруженных людей...  Эх,  друзья,  кто виноват,  тот и в ответе будет; но
руки у нас по локоть будут в крови:  уж коли Радзивилл пойдет  в  бой,  он
шутить не станет.
     - Так, так! - потирая руки, проговорил Заглоба. - Немало крови пустил
я  шведам этими руками,  но и  еще пущу немало.  Немного солдат осталось в
живых из тех, кто видел меня под Пуцком и Тшцяной, но кто еще жив, никогда
меня не забудет.
     - А князь Богуслав здесь? - спросил Володы"вский.
     - Да.  Нынче  мы  ждем  еще  каких-то  важных  гостей:  верхние покои
убирают,  и  вечером в  замке будет пир.  Михал,  попадешь ли ты сегодня к
князю?
     - Да ведь он сам вызвал меня на сегодня.
     - Так-то оно так,  да сегодня он очень занят.  К тому же... право, не
знаю,  можно ли сказать вам об этом...  а впрочем,  через какой-нибудь час
все  об  этом узнают!  Так и  быть,  скажу...  Неслыханные дела у  нас тут
творятся...
     - Что такое? Что такое? - оживился Заглоба.
     - Должен вам  сказать,  что два дня назад к  нам в  замок приехал пан
Юдицкий, кавалер мальтийский(*), о котором вы, наверно, слыхали.
     - Ну как же! - сказал Ян. - Это великий рыцарь!
     - Вслед за ним прибыл гетман польный Госевский. Очень мы удивились, -
все ведь знают,  как соперничают и враждуют друг с другом гетман польный и
наш  князь.  Кое-кто обрадовался,  - дескать,  мир теперь между гетманами,
кое-кто толковал,  будто это шведское нашествие заставило их помириться. Я
и сам так думал,  а вчера оба гетмана заперлись с паном Юдицким, все двери
позапирали,  так что никто не слышал,  о чем они держат совет;  только пан
Крепштул,  который стоял на страже под дверью,  рассказывал нам, что очень
они кричали, особенно гетман польный. Потом сам князь проводил гостей в их
опочивальни,  а  ночью,  можете  себе  представить,  - тут Харламп понизил
голос, - к их дверям приставили стражу.
     Пан Володы"вский даже привскочил.
     - О, боже! Да не может быть!
     - Истинная правда!  У  дверей стоят шотландцы с ружьями,  и приказ им
дан под страхом смерти никого не впускать и не выпускать.
     Рыцари переглянулись в  изумлении,  а  Харламп,  не  менее изумленный
значением собственных слов,  уставился на  них,  словно  ожидая разрешения
загадки.
     - Стало быть, пан подскарбий взят под арест? Великий гетман арестовал
гетмана польного? - произнес Заглоба. - Что бы это могло значить?
     - Откуда мне знать. И Юдицкий, такой рыцарь!
     - Должны же были офицеры князя говорить об этом между собою,  строить
догадки... Ты разве ничего не слыхал?
     - Да я еще вчера ночью у Гарасимовича спрашивал...
     - Что же он тебе ответил? - спросил Заглоба.
     - Он ничего не хотел говорить,  только прижал палец к губам и сказал:
"Они изменники!"
     - Какие   изменники?   Какие  изменники?   -   схватился  за   голову
Володы"вский. - Ни пан подскарбий Госевский не изменник, ни пан Юдицкий не
изменник. Вся Речь Посполитая знает, что это достойные люди, что они любят
отчизну.
     - Сегодня  никому   нельзя  верить,   -   угрюмо  произнес  Станислав
Скшетуский.  -  Разве Кшиштоф Опалинский не слыл Катоном? Разве не обвинял
он других в пороках,  преступлениях,  стяжательстве? А как дошло до дела -
первый изменил отчизне, и не один, целую провинцию заставил изменить.
     - Но  за  пана  подскарбия и  пана  Юдицкого  я  головой  ручаюсь!  -
воскликнул Володы"вский.
     - Ни за кого, Михалек, головой не ручайся, - предостерег его Заглоба.
- Не без причины же их арестовали.  Козни они умышляли, как пить дать! Как
же так? Князь готовится к великой войне, ему всякая помощь дорога, кого же
он  может арестовать в  такую минуту,  как не тех,  кто ему мешает в  этом
деле?  А коли так,  коли эти двое и впрямь мешали ему,  -  слава богу, что
умысел их упредили.  В подземелье сажать таких. Ах, негодяи! В такое время
строить козни,  входить в  сношения с  врагом,  восставать против отчизны,
чинить помехи великому вождю в его начинаниях!  Пресвятая богородица, мало
для них ареста!
     - Странно мне все это, очень странно, прямо в голове не укладывается!
- сказал Харламп.  -  Я  уж  о  том не  говорю,  что они знатные вельможи,
арестовали ведь их без суда,  без сейма,  без воли Речи Посполитой, а ведь
этого сам король не имеет права делать.
     - Клянусь богом, не имеет! - крикнул пан Михал.
     - Князь,  видно,  хочет  завести  у  нас  римские обычаи,  -  заметил
Станислав Скшетуский, - и во время войны стать диктатором.
     - Да  пусть будет хоть диктатором,  лишь бы  шведов бил!  -  возразил
Заглоба. - Я первый подаю votum* за то, чтобы ему вверить диктатуру.
     _______________
          * Голос (лат.).

     - Только  бы,   -   после   минутного  раздумья  снова  заговорил  Ян
Скшетуский,  -  не пожелал он стать протектором,  как англичанин Кромвель,
который  не  поколебался  поднять  святотатственную руку  на  собственного
повелителя.
     - Ба, Кромвель! Кромвель еретик! - крикнул Заглоба.
     - А князь воевода? - сурово спросил Ян Скшетуский.
     Все  смолкли при  этих  словах,  на  мгновение со  страхом заглянув в
темное грядущее, только Харламп тотчас распалился:
     - Я  смолоду служу под начальством князя воеводы,  хоть и  не намного
моложе его;  в  юности своей он  был моим ротмистром,  потом стал гетманом
польным,  а нынче он великий гетман.  Я лучше вас его знаю,  я люблю его и
почитаю,  а  потому попрошу не  равнять его с  Кромвелем,  а  то как бы не
пришлось  наговорить вам  таких  слов,  какие  хозяину  дома  говорить  не
пристало!..
     Харламп свирепо встопорщил тут  усы и  стал исподлобья поглядывать на
Яна Скшетуского;  увидев это, Володы"вский бросил на него такой холодный и
быстрый взгляд, точно хотел сказать:
     "Попробуй только пикни!"
     Усач тотчас утихомирился,  так  как весьма уважал пана Михала,  да  и
небезопасно было затевать с маленьким рыцарем ссору.
     - Князь кальвинист, - продолжал он уже гораздо мягче, - но не он ради
ереси оставил истинную веру,  он рожден в  ереси.  Никогда не станет он ни
Кромвелем,  ни  Радзе"вским,  ни Опалинским,  хоть бы земля расступилась и
поглотила Кейданы. Не такая это кровь, не такой род!
     - Да  коли он  дьявол с  рогами во лбу,  так оно и  лучше,  будет чем
шведов бодать, - сказал Заглоба.
     - Однако арестовать пана Госевского и кавалера Юдицкого?  Ну и ну!  -
покачал головой Володы"вский.  -  Не очень-то обходителен князь с гостями,
которые ему доверились.
     - Что ты говоришь,  Михал!  - возразил Харламп. - Он обходителен, как
никогда. Он теперь рыцарям как отец родной. Помнишь, раньше он вечно ходил
насупясь,   знал  одно  только  слово:   "Служба!"  К  королю  легче  было
приступиться,  чем к нему. А теперь его всякий день увидишь с поручиками и
шляхтой:  ходит,  беседует,  каждого спросит про  семью,  про  детей,  про
имение,  каждого по  имени назовет,  справится,  не терпит ли кто обиды по
службе.  Он мнит,  что среди владык нет ему равных, а меж тем вчера - нет,
третьего дня!  -  ходил под руку с  молодым Кмицицем.  Мы  глазам своим не
поверили. Оно, конечно, Кмициц знатного рода, но ведь молокосос и жалоб на
него, сдается, пропасть подано в суд; да ты об этом лучше меня знаешь.
     - Знаю, знаю, - сказал Володы"вский. - А давно тут Кмициц?
     - Нынче  его  нет,  он  вчера  уехал в  Чейкишки за  пехотным полком,
который стоит  там.  В  такой  милости Кмициц теперь у  князя,  как  никто
другой.  Когда он уезжал,  князь проводил его глазами,  а потом и говорит:
"Этот молодец для меня на все готов,  черту хвост прищемит,  коли я велю!"
Мы сами это слыхали. Правда, хоругвь привел Кмициц князю, что другой такой
нет во всем войске. Не люди и кони - огненные змеи.
     - Что говорить,  солдат он  храбрый и  в  самом деле на все готов!  -
сказал пан Михал.
     - В последней войне он,  сдается,  такие показывал чудеса, что за его
голову цену назначили,  -  был предводителем у  охотников и воевал на свой
страх.
     Дальнейший разговор прервало появление нового лица.  Это  был шляхтич
лет сорока;  маленький,  сухонький,  подвижной,  он так и  извивался ужом;
личико у него было с кулачок,  губы тонкие,  усы жидкие, глаза с косинкой.
Он  был  в  одном  тиковом жупане  с  такими  длинными рукавами,  что  они
совершенно закрывали ему  кисти  рук.  Войдя,  он  согнулся  вдвое,  затем
выпрямился вдруг,  точно  подброшенный пружиной,  затем  снова  согнулся в
низком поклоне,  завертел головой так,  точно  силился извлечь ее  у  себя
из-под  мышки,  и  заговорил  скороговоркой,  голосом,  напоминавшим скрип
заржавленного флюгера:
     - Здорово,  пан Харламп,  здорово!  Ах,  здорово, пан полковник, твой
покорнейший слуга!
     - Здорово, пан Гарасимович, - ответил Харламп. - Чего тебе надо?
     - Бог гостей дал,  знаменитых гостей! Я пришел предложить свои услуги
и спросить, как звать приезжих.
     - Пан Гарасимович, да разве они к тебе приехали в гости?
     - Ясное дело,  не ко мне,  я и недостоин такой чести... Но дворецкого
нет, я его замещаю, потому и пришел с поклоном, низким поклоном!
     - Далеко  тебе  до  дворецкого,  -  отрезал  Харламп.  -  Дворецкий -
персона,   большой  пан,   а  ты,   с  позволения  сказать,   заблудовский
подстароста.
     - Слуга слуг Радзивилла!  Да, пан Харламп. Я не отпираюсь, упаси бог!
Но про гостей князь узнал,  он-то и прислал меня спросить,  кто такие, так
что ты,  пан Харламп, ответишь мне, сейчас же ответишь, даже если бы я был
не подстароста заблудовский, а простой гайдук.
     - Я  б  и мартышке ответил,  приди она ко мне с приказом,  -  отрубил
Носач.  -  Слушай же,  пан,  да запиши фамилии,  коли ум у  тебя короток и
запомнить ты их не можешь.  Это пан Скшетуский,  герой Збаража,  а это его
двоюродный брат, Станислав.
     - Всемогущий боже, что я слышу! - воскликнул Гарасимович.
     - Это пан Заглоба.
     - Всемогущий боже, что я слышу!
     - Коли ты,  пан,  так смутился,  когда услышал мою фамилию,  - сказал
Заглоба, - представь же себе, как должны смутиться враги на поле боя.
     - А это пан полковник Володы"вский, - закончил Харламп.
     - Славная сабля и  это,  к  тому  же  радзивилловская,  -  поклонился
Гарасимович.  -  У князя голова пухнет от работы;  но для таких рыцарей он
найдет время, непременно найдет. А покуда чем могу служить, дорогие гости?
Весь замок к вашим услугам и погреб тоже.
     - Слыхали мы,  кейданские меды хороши,  -  не преминул вставить слово
Заглоба.
     - О да!  -  ответил Гарасимович.  - Хороши меды в Кейданах, хороши! Я
пришлю сейчас на выбор. Надеюсь, дорогие гости не скоро нас покинут.
     - А  мы  затем  сюда  приехали,  чтобы  уж  больше не  оставить князя
воеводу, - сказал пан Станислав.
     - Похвальное намерение,  тем  более похвальное,  что  ждут нас  такие
черные дни.
     При  этих  словах пан  Гарасимович весь как-то  скрючился и  стал как
будто на целый локоть ниже.
     - Что слышно? - спросил Харламп. - Нет ли новостей?
     - Князь во  всю ночь глаз не  сомкнул,  два гонца прискакали.  Дурные
вести,  и с каждым часом все хуже.  Carolus Gustavus вслед за Виттенбергом
вступил уже  в  пределы Речи Посполитой,  Познань уже занята,  вся Великая
Польша занята,  скоро занята будет Мазовия;  шведы уже в Ловиче, под самой
Варшавой.  Наш король бежал из Варшавы,  оставив ее безо всякой защиты. Не
нынче-завтра шведы вступят в  столицу.  Толкуют,  будто король и  сражение
большое проиграл,  будто  хочет бежать в  Краков,  а  оттуда в  чужие края
просить помощи.  Плохо дело!  Кое-кто,  правда,  говорит,  что это хорошо,
шведы, мол, не насильничают, свято блюдут договоры, податей не взыскивают,
вольности хранят и  в  вере препятствий не  чинят.  Потому-то  все  охотно
переходят под  покровительство Карла Густава.  Провинился наш  король,  Ян
Казимир,  тяжко провинился...  Все пропало,  все для него пропало! Плакать
хочется, но все пропало, пропало!
     - Что это ты,  пан,  черт тебя дери,  вьешься,  как вьюн, когда его в
горшок кладут, - гаркнул Заглоба, - и о беде говоришь так, будто рад ей?
     Гарасимович сделал вид,  что не слышит,  и,  подняв глаза к  потолку,
снова повторил:
     - Все  пропало,   навеки  пропало!   Трех  войн  Речи  Посполитой  не
выдержать!  Все  пропало!  Воля божья!  Воля божья!  Один только наш князь
может спасти Литву.
     Не успели еще отзвучать эти зловещие слова, как пан Гарасимович исчез
за  дверью с  такой  быстротой,  точно сквозь землю провалился,  и  рыцари
остались сидеть в унынии, придавленные тяжкими вестями.
     - С ума можно сойти! - крикнул наконец Володы"вский.
     - Это ты верно говоришь,  - поддержал его Станислав. - Хоть бы уж бог
дал войну,  войну поскорее,  чтобы не теряться в  догадках,  чтобы душу не
брала унылость, чтобы только сражаться.
     - Придется пожалеть о первых временах Хмельницкого, - сказал Заглоба,
- были тогда у нас поражения, но, по крайности, изменников не было.
     - Три такие страшные войны,  когда у  нас,  сказать по правде,  и для
одной мало сил! - воскликнул Станислав.
     - Не сил у  нас мало,  а  пали мы духом.  От подлости гибнет отчизна.
Дай-то бог дождаться здесь чего-нибудь лучшего, - угрюмо проговорил Ян.
     - Я вздохну с облегчением только на поле боя, - сказал Станислав.
     - Поскорей бы уж увидать этого князя! - воскликнул Заглоба.
     Его желание скоро исполнилось,  - через час снова явился Гарасимович,
кланяясь еще  униженней,  и  объявил,  что  князь желает немедленно видеть
гостей.
     Рыцари были уже одеты и потому тотчас собрались к князю. Выйдя с ними
из  арсенала,  Гарасимович повел их  через двор,  где  толпились военные и
шляхта.  Кое-где в толпе громко обсуждали те же,  видно,  новости, которые
рыцарям принес  подстароста заблудовский.  На  всех  лицах  читалась живая
тревога,   какое-то  напряженное  ожидание.  Отчаянно  размахивая  руками,
гремели в толпе витии. Слышались возгласы:
     - Вильно горит! Вильно спалили! Одно пепелище осталось!
     - Варшава пала!
     - Ан нет, еще не пала!
     - Шведы уже в Малой Польше!
     - В Серадзе им дадут жару!
     - Нет, не дадут! Пойдут по примеру Великой Польши!
     - Измена!
     - Беда!
     - О, боже, боже! Не знаешь, куда руки приложить да саблю!
     Вот какие речи,  одна другой страшнее,  поражали слух рыцарей,  когда
они вслед за Гарасимовичем с  трудом протискивались сквозь толпу военных и
шляхты. Знакомые приветствовали Володы"вского:
     - Как поживаешь, Михал? Плохо дело! Погибаем!
     - Здорово, пан полковник! Что это за гостей ты ведешь к князю?
     Чтобы не  задерживаться,  пан Михал не отвечал на вопросы,  и  рыцари
дошли так  до  главного замкового здания,  где стояли на  страже княжеские
янычары в кольчугах и высоченных белых шапках.
     В  сенях и на главной лестнице,  уставленной апельсиновыми деревьями,
давка была еще  больше,  чем  во  дворе.  Тут обсуждали арест Госевского и
кавалера Юдицкого;  все уже открылось, и умы были возбуждены до крайности.
Все диву давались,  терялись в  догадках,  негодовали или хвалили князя за
прозорливость;  все надеялись,  что сам князь раскроет загадку,  и  потому
потоки людей текли по широкой лестнице наверх, в залу аудиенций, где князь
в  эту  минуту  принимал  полковников и  знать.  Драбанты,  стоявшие вдоль
каменных перил,  сдерживали напор, то и дело повторяя: "Потише, потише!" -
а толпа подвигалась вперед или приостанавливалась на минуту, когда драбант
алебардой преграждал путь, чтобы передние могли пройти в залу.
     Наконец в растворенных дверях блеснул лазурный свод,  и наши знакомцы
вошли внутрь.  Взоры их привлекло прежде всего возвышение в  глубине,  где
толпился избранный круг  рыцарей  и  знати  в  пышных  и  пестрых одеждах.
Выдавшись из  ряда,  впереди  стояло  пустое  кресло  с  высокой  спинкой,
увенчанной золоченой княжеской шапкой,  из-под  которой ниспадал сине-алый
бархат, опушенный горностаем.
     Князя еще не было в зале;  но Гарасимович,  ведя по-прежнему за собой
рыцарей,  протиснулся сквозь толпу  собравшейся шляхты к  маленькой двери,
укрытой в стене сбоку возвышения;  там он велел им подождать,  а сам исчез
за дверью.
     Через минуту он вернулся и доложил, что князь просит рыцарей к себе.
     Оба  Скшетуские,  Заглоба и  Володы"вский вошли  в  небольшую,  очень
светлую комнату, обитую кожей с тиснением в золотые цветы, и остановились,
увидев  в  глубине,   за  столом,   заваленным  бумагами,   двух  человек,
поглощенных разговором.  Один из них,  еще молодой, в иноземной одежде и в
парике,  длинные букли которого ниспадали ему на  плечи,  шептал что-то на
ухо  старшему,  а  тот  слушал,  насупя брови,  и  кивал время от  времени
головой,  до того увлеченный предметом разговора,  что не обратил внимания
на вошедших.
     Это был человек лет сорока с лишним,  огромного роста,  широкоплечий.
Одет он  был в  пурпурный польский наряд,  застегнутый у  шеи драгоценными
аграфами.  Лицо у  него было большое,  и черты дышали спесью,  важностью и
силой.  Это было львиное лицо воителя и  в то же время гневливого владыки.
Длинные,  обвислые усы  придавали ему угрюмый вид,  и  все оно,  крупное и
сильное,  было словно высечено из мрамора тяжелыми ударами молота. Брови в
эту минуту были насуплены от напряженного внимания; но легко было угадать,
что,  если он насупит их в  гневе,  горе людям,  горе войскам,  на которых
обрушится гроза.
     Таким  величием  дышал  весь  облик  этого  человека,   что  рыцарям,
глядевшим на него,  казалось,  что не только эта комната,  но и весь замок
для  него  слишком тесен;  первое впечатление не  обмануло их:  перед ними
сидел Януш Радзивилл, князь биржанский и дубинковский, воевода виленский и
великий гетман литовский, кичливый и могучий властелин, которому не только
мало было всех титулов и  всех необъятных владений,  но  тесно было даже в
Жмуди и Литве.
     Младший собеседник князя,  в  длинном парике и иноземном наряде,  был
князь   Богуслав,   двоюродный  его   брат,   конюший  Великого  княжества
Литовского.
     Минуту он  все  еще  что-то  шептал на  ухо  гетману,  наконец громко
произнес:
     - Так я поставлю на документе свою подпись и уеду.
     - Раз уж иначе нельзя,  тогда езжай,  князь,  -  ответил Януш, - хотя
лучше было бы, если бы ты остался, ведь неизвестно, что может статься.
     - Ясновельможный князь, ты все уже обдумал зрело, а там надо вникнуть
в дела; засим предаю тебя в руки господа.
     - Да хранит господь весь наш дом и умножит славу его.
     - Adieu, mon frere!*
     _______________
          * Прощай, брат (франц.).

     - Adieu!
     Оба  князя  протянули друг  другу руки,  после чего  конюший поспешно
удалился, а великий гетман обратился к прибывшим.
     - Прошу прощения за то,  что заставил вас ждать,  - сказал он низким,
протяжным голосом, - но меня сейчас рвут на части, минуты нет свободной. Я
уж знаю ваши имена и рад от всей души, что в такую годину господь посылает
мне таких рыцарей. Садитесь, дорогие гости. Кто из вас пан Ян Скшетуский?
     - К твоим услугам, ясновельможный князь, - проговорил Ян.
     - Так ты, пан, староста... погоди-ка... забыл...
     - Я никакой не староста, - возразил Ян.
     - Как не староста? - прикинулся удивленным князь, нахмуря свои густые
брови. - Тебе не дали староства за подвиг под Збаражем?
     - Я никогда об этом не просил.
     - Тебе и  без просьб должны были дать.  Как же так?  Что ты говоришь?
Никакой не дали награды?  Совсем забыли? Мне странно это. Впрочем, я не то
говорю,  никого это не  должно удивлять,  ибо теперь жалуют только тех,  у
кого спина,  как ивовый прут,  легко гнется.  Скажи на милость,  так ты не
староста! Благодарение создателю, что ты сюда приехал, ибо у нас память не
так коротка, и ни одна заслуга не останется у нас без награды, в том числе
и твоя, пан полковник Володы"вский.
     - Я ничего еще не заслужил...
     - Предоставь мне судить об этом, а пока возьми вот этот документ, уже
заверенный в  Россиенах,  по которому я  отдаю тебе в пожизненное владение
Дыдкемы.  Неплохое это  именьице,  сотня плугов каждую весну выходит там в
поле на пахоту.  Прими от нас его в дар,  больше мы дать не можем,  а пану
Скшетускому скажи,  что Радзивилл не забывает ни своих друзей, ни тех, кто
под его водительством верой и правдой послужил отчизне.
     - Ясновельможный князь... - в замешательстве пробормотал пан Михал.
     - Не надо слов,  и ты уж прости, что так мало я даю, но друзьям своим
скажи,   что  не  пропадет  тот,   кто  свою  судьбу  разделит  с  судьбою
Радзивиллов.  Я не король,  но если б я им был,  -  бог свидетель!  - я не
забыл бы никогда ни Яна Скшетуского, ни Заглобы...
     - Это  я!  -  сказал Заглоба,  живо  подавшись вперед,  ибо  его  уже
разбирало нетерпение, почему это его до сих пор не помянули.
     - Я  догадываюсь,  что  это  ты,  мне  говорили,  что ты  человек уже
немолодой.
     - Я  с  твоим отцом,  ясновельможный князь,  в школу ходил,  а у него
сызмальства  была  склонность  к  рыцарству,  да  и  я  предпочитал латыни
копьецо, потому и пользовался его благосклонностью.
     Станислав Скшетуский,  мало знавший Заглобу,  удивился, услыхав такие
речи,  -  ведь еще накануне,  в Упите,  Заглоба говорил, что в школу ходил
вовсе не с покойным князем Кшиштофом, а с самим Янушем, что было заведомой
неправдой, так как князь Януш был намного моложе его.
     - Вот как! - сказал князь. - Так ты, пан, родом из Литвы?
     - Из Литвы, - не моргнув глазом, ответил Заглоба.
     - Тогда я догадываюсь,  что и ты не получил никакой награды,  ибо мы,
литвины,  уже привыкли к тому,  что нас кормят черною неблагодарностью. О,
боже,  если бы  я  всем вам дал то,  что вам полагается по праву,  у  меня
самого ничего не  осталось бы.  Но  такова уж наша доля!  Мы отдаем кровь,
жизнь,  имущество,  и  никто нам за  это даже спасибо не скажет.  Да!  Что
поделаешь!  Что посеешь,  то и пожнешь.  Так бог велит и правда... Так это
ты, пан, зарубил преславного Бурлая и под Збаражем снес три головы с плеч?
     - Бурлая  я  зарубил,  ясновельможный князь,  -  ответил  Заглоба.  -
Говорили,  будто его никто не может одолеть в единоборстве,  вот я и хотел
показать молодым,  что не перевелись еще богатыри в Речи Посполитой. Что ж
до трех голов,  то и такое в пылу боя могло приключиться;  но под Збаражем
это кто-то другой сделал.
     Князь умолк на минуту.
     - Не тяжело ли вам,  - снова заговорил он, - пренебрежение, каким вам
отплатили?
     - Оно,  конечно,  досадно,  -  ответил Заглоба,  -  да что поделаешь,
ясновельможный князь!
     - Утешься же,  ибо все переменится.  За  одно то,  что вы приехали ко
мне, я в долгу перед вами, и хоть я не король, но посулами не плачу.
     - Ясновельможный князь,  -  живо и несколько даже надменно ответил на
эти слова Ян  Скшетуский,  -  не за наградами и  не за богатствами мы сюда
приехали. Враг напал на отчизну, и мы хотим грудью встать на ее защиту под
начальством столь славного воителя.  Брат мой, Станислав, видел под Уйстем
смятение и  страх,  позор и  измену,  а в конце торжество врага.  Здесь мы
будем  служить  отчизне и  трону  под  водительством великого полководца и
верного их  защитника.  Не  победы и  не  торжество ждут  здесь врага,  но
поражение и  смерть.  Вот  почему мы  прибыли сюда и  предлагаем тебе свою
службу. Мы, солдаты, хотим сражаться и рвемся в бой.
     - Коли таково ваше желание,  то  и  оно  будет  исполнено,  -  сказал
значительно князь.  - Вам не придется долго ждать, хотя сперва мы двинемся
на другого врага,  ибо отомстить  надо  нам  за  спаленное  Вильно(*).  Не
нынче-завтра  мы  двинемся  туда  и,  даст бог,  все до последней отплатим
обиды.  Не буду вас больше задерживать;  и вы нуждаетесь в отдыхе,  и  мне
надо работать.  А вечером приходите в покои,  может,  и позабавитесь перед
походом,  ибо перед войной под наше крыло съехалось  в  Кейданы  множество
дам.  Пан полковник Володы"вский,  принимай же дорогих гостей,  как у себя
дома,  и помните,  друзья,  - что мое,  то ваше!..  Пан Гарасимович, скажи
панам братьям,  собравшимся в зале, что я не выйду, времени нет, а сегодня
вечером они обо всем узнают.  Будьте здоровы и будьте друзьями Радзивилла,
ибо и для него от этого многое зависит.
     С  этими словами могущественный и кичливый властелин как равным подал
по  очереди руку  Заглобе,  обоим  Скшетуским,  Володы"вскому и  Харлампу.
Угрюмое его  лицо осветила сердечная и  милостивая улыбка,  недоступность,
всегда окружавшая его, как темное облако, исчезла совершенно.
     - Вот это полководец! Вот это воитель! - говорил Станислав, когда они
на обратном пути снова пробивались сквозь толпу шляхты, собравшейся в зале
аудиенций.
     - Я бы за него в огонь бросился! - воскликнул Заглоба. - Вы заметили,
что он на память знает все мои подвиги? Жарко станет шведам, когда взревет
этот лев,  а я ему стану вторить.  Другого такого владыки нет во всей Речи
Посполитой,  а  из  прежних один  только князь Иеремия да  отец  наш,  пан
Конецпольский,  могли  бы  с  ним  поспорить.  Это  тебе  не  какой-нибудь
каштелянишка,  который первым в  роду уселся в сенаторское кресло и штанов
на нем еще не протер,  а  уж нос дерет и  шляхту зовет младшей братией,  и
свой  портрет  велит  тотчас  намалевать,  чтоб  и  за  едою  видеть  свое
сенаторство перед собой,  коль за  собой его  не  углядит.  Пан Михал,  ты
разбогател! Ясное дело, кто о Радзивиллов потрется, тотчас вытертый кафтан
позолотит.  Вижу,  награду здесь получить легче,  чем у  нас кварту гнилых
груш.  Сунул руку в воду с закрытыми глазами,  ан щука у тебя в руке.  Вот
это князь,  всем князьям князь!  Дай бог тебе счастья, пан Михал! Смутился
ты,  как красная девица после венца,  ну  да  ничего!  Как это твое имение
называется?  Дудково, что ли? Языческие названия в здешнем краю. Хлопни об
стенку горстью орехов и  получишь коль не названье деревеньки,  так имечко
шляхтича. Ну да был бы кус поболе, а языка не жалко, он без костей.
     - Признаться,  смутился я страшно, - сказал пан Михал. - Ты вот, пан,
толкуешь,  будто здесь легко награду получить,  а ведь это неправда.  Я не
раз  слыхал,  как  старые  офицеры  ругали князя за скупость,  а теперь он
что-то стал нежданно осыпать всех милостями.
     - Заткни же этот документ себе за пояс,  сделай это для меня!  И  как
станет кто жаловаться на неблагодарность,  вытащи документик из-за пояса и
ткни ему в нос. Лучше доказательства не сыщешь.
     - Одно  только ясно мне,  -  промолвил Ян  Скшетуский,  -  что  князь
сторонников ищет и,  верно, замыслы какие-то обдумывает, для которых нужна
ему помощь.
     - Да разве ты не слыхал об этих замыслах?  -  ответил ему Заглоба.  -
Разве не сказал князь, что мы должны выступить в поход, чтобы отомстить за
спаленное Вильно?  На него наговорили,  будто это он ограбил Вильно,  а он
хочет показать,  что ему не только чужого не надо,  но что он и свое готов
отдать. Вот это амбиция, пан Ян! Дай нам бог побольше таких сенаторов!
     Ведя такой разговор между собою, рыцари снова вышли на замковый двор,
куда ежеминутно въезжали то  отряды конницы,  то толпы вооруженной шляхты,
то коляски,  в которых ехали окрестные помещики с женами и детьми. Заметив
это, пан Михал потащил всех к воротам, чтобы поглазеть, кто едет к князю.
     - Как  знать,  пан Михал,  день у  тебя сегодня счастливый,  -  снова
заговорил Заглоба.  - Может, среди шляхтянок и твоя суженая едет. Погляди,
вон подъезжает открытая коляска, а в ней сидит кто-то в белом...
     - Не панна это едет,  а тот, кто может обвенчать меня с нею, - сказал
быстроглазый Володы"вский. - Я издали узнал, что епископ Парчевский едет с
ксендзом Белозором, виленским архидьяконом.
     - Неужто они посещают князя? Ведь он кальвинист.
     - Что  делать?   Когда  этого  требуют  державные  дела,   приходится
заниматься дипломатией.
     - Ну и  пропасть же народу,  ну и  шум!  -  весело сказал Заглоба.  -
Совсем я в деревне покрылся плесенью! Тряхну тут стариной. Не я буду, коль
сегодня же не приволокнусь за какой-нибудь красоткой!
     Дальнейшие слова  Заглобы  прервали солдаты  из  стражи;  выбежав  из
караульни,  они выстроились в два ряда, отдавая воинские почести епископу;
тот проехал мимо, благословляя на обе стороны солдат и собравшуюся шляхту.
     - Тонкий  политик князь,  -  заметил Заглоба,  -  ишь  какие  почести
оказывает епископу,  а ведь сам не признает церковных властей. Дай-то бог,
чтобы это был первый шаг к обращению в лоно истинной церкви.
     - Э,  ничего из этого не получится. Уж как старалась его первая жена,
а так ничего и не добилась, пока не умерла с горя. Но почему это шотландцы
не уходят с поста? Видно, опять проследует кто-то из сановников.
     В отдалении показалась в это время целая свита вооруженных солдат.
     - Это драгуны Ганхофа,  я узнаю их,  -  сказал Володы"вский. - Да, но
посредине кареты едут!
     Тут раздалась барабанная дробь.
     - О,  это,  видно,  кто-то поважнее жмудского епископа!  - воскликнул
Заглоба.
     - Погоди, пан, вон они уже едут.
     - Посредине две кареты.
     - Да. В первой пан Корф, воевода венденский.
     - Ба! - крикнул Ян. - Да это знакомец из Збаража.
     Воевода узнал рыцарей,  прежде всего Володы"вского, с которым, видно,
чаще встречался; проезжая мимо, он высунулся из кареты и крикнул:
     - Приветствую вас, старые товарищи! Вот гостей везем!
     В другой карете с гербами князя Януша,  запряженной белым четвериком,
сидели  два  осанистых  господина,  одетых  по-иноземному,  в  широкополых
шляпах,  из-под  которых на  широкие кружевные воротники ниспадали светлые
букли  париков.  Один,  очень  толстый,  носил  остроконечную  белесоватую
бородку  и  усы,  кончики  которых  были  расчесаны и  закручены вверх;  у
другого,  помоложе, во всем черном, осанка была менее рыцарская, зато чин,
пожалуй, повыше, - на шее у него блестела золотая цепь с каким-то орденом.
Оба они были,  видно, иноземцы, так как с любопытством разглядывали замок,
людей и одежды.
     - А это что еще за дьяволы? - спросил Заглоба.
     - Не знаю, отродясь не видел! - ответил Володы"вский.
     Но вот карста проехала мимо и  стала огибать двор,  чтобы подъехать к
главному зданию замка; драгуны остались у ворот.
     Володы"вский узнал офицера, который командовал ими.
     - Токажевич! - крикнул он. - Здорово!
     - Здорово, пан полковник!
     - Что за бездельников вы привезли?
     - Это шведы.
     - Шведы?
     - Да,  и,  видно, важные птицы. Толстяк - это граф Левенгаупт, а тот,
потоньше, Бенедикт Шитте, барон фон Дудергоф.
     - Дудергоф?! - воскликнул Заглоба.
     - А чего им тут надо? - спросил Володы"вский.
     - Бог их  знает!  -  ответил офицер.  -  Мы  их от Бирж сопровождаем.
Наверно,  к нашему князю на переговоры приехали;  мы в Биржах слыхали, что
великий князь собирает войско и хочет учинить набег на Лифляндию.
     - Что, шельмы, испугались! - закричал Заглоба. - То на Великую Польшу
учиняете набег,  короля изгоняете,  а  тут к Радзивиллу на поклон явились,
чтобы не задал вам жару в Лифляндии.  Погодите! Такого деру дадите к вашим
Дудергофам,  что чулки с ног свалятся!  Мы сейчас крепко с вами поговорим!
Да здравствует Радзивилл!
     - Да здравствует Радзивилл! - подхватили шляхтичи, стоявшие у ворот.
     - Defensor patriae!* Защита наша! На шведа, братья, на шведа!
     _______________
          * Защитник родины (лат.).

     Образовался круг.  Шляхта  со  двора  валила к  воротам;  увидев это,
Заглоба вскочил на выступающий цоколь ворот и стал кричать:
     - Слушайте,  братья! Вот что скажу я тем, кто меня не знает: я старый
герой Збаража,  этой вот  старой рукой я  зарубил Бурлая,  самого великого
гетмана после Хмельницкого;  кто  не  слыхал про  Заглобу,  тот  в  первую
казацкую войну,  верно,  горох лущил,  или кур щипал,  или телят пас, чего
такие достойные кавалеры, как вы, надеюсь, не делали.
     - Это великий рыцарь!  -  раздались многочисленные голоса.  - Равного
ему нет во всей Речи Посполитой! Слушайте!..
     - Слушайте же!  Пора бы моим старым костям на отдых;  лучше б  мне на
печке лежать,  творог есть со сметаной,  в  саду гулять да яблоки сбирать,
над жнецами стоять да  девок по спинам похлопывать.  Пожалуй,  и  враг для
своего же добра оставил бы меня в покое,  ибо и шведы и казаки знают,  что
тяжелая у меня рука, и дай-то бог, чтобы имя мое было так же известно вам,
братья, как известно оно hostibus*.
     _______________
          * Врагам (лат.).

     - А что это за петух так тонко поет? - спросил вдруг чей-то голос.
     - Не мешай, чтоб тебя бог убил! - закричали другие.
     Но Заглоба расслышал.
     - Вы уж простите этому петушку!  - крикнул старик. - Он еще не знает,
где хвост, где голова.
     Раздался взрыв хохота,  и  выскочка,  смутившись,  стал выбираться из
толпы, чтобы уйти от насмешек, которые посыпались на него.
     - Вернемся к делу!  - продолжал Заглоба. - Итак, repeto*, надо бы мне
отдохнуть;  но родина в  беде,  враг попирает нашу землю,  и  вот я здесь,
чтобы вместе с вами дать отпор hostibus именем родины-матери, которая всех
нас вскормила.  Кто сегодня не встанет на ее защиту,  кто не поднимется на
ее спасение,  тот не сын ей, а пасынок, тот недостоин ее любви. Я, старик,
иду  и,  коли  будет на  то  воля  господня и  придется мне  погибать,  из
последних сил буду кричать:  "На шведа, братья, на шведа!" Дадим же клятву
не выпустить сабли из рук, покуда не прогоним врага из родного края!
     _______________
          * Повторяю (лат).

     - Мы  и  без  клятвы  готовы!  -  раздались многочисленные голоса.  -
Пойдем, куда поведет нас гетман, учиним набег на врага, где понадобится.
     - Братья,  видали,  два  немца приехали в  раззолоченной карете!  Они
знают, что с Радзивиллом шутки плохи! Они будут ходить за ним по покоям, в
локоток его целовать,  чтобы он  их  не  трогал.  Но  князь на  совете,  с
которого я  возвращаюсь,  заверил меня от  имени всей Литвы,  что не будет
никаких переговоров, никаких пергаментов, только война и война!
     - Война! Война! - как эхо повторили слушатели.
     - Но и полководец,  - продолжал Заглоба, - действует смелее, когда он
уверен в  своих солдатах;  так покажем же  ему,  что мы  думаем.  Нуте-ка!
Пойдем к княжеским окнам да крикнем: "Эй, на шведа!" За мной!
     С  этими словами он спрыгнул с  цоколя и  двинулся вперед,  а  за ним
повалила шляхта;  подойдя к самым окнам дворца, она шумела все громче, так
что шум этот слился в конце концов в один общий оглушительный крик:
     - На шведа! На шведа!
     Через минуту из сеней выбежал в крайнем замешательстве Корф,  воевода
венденский,  за ним Ганхоф,  полковник княжеских рейтар;  они вдвоем стали
успокаивать, унимать шляхту, просили ее разойтись.
     - Ради  всего  святого!  -  говорил  Корф.  -  Наверху  прямо  стекла
дребезжат!  Вы не знаете, как некстати собрались тут с вашими кликами. Как
можно оскорблять послов, подавать пример неповиновения! Кто наустил вас?
     - Я!  - ответил Заглоба. - Скажи, пан, ясновельможному князю от имени
всех нас,  что мы просим его быть твердым, что до последней капли крови мы
готовы биться в его войске.
     - Спасибо  вам  всем  от  имени  пана  гетмана,  спасибо,  но  только
разойдитесь.   Опомнитесь,  Христом-богом  молю,  не  то  совсем  погубите
отчизну!  Медвежью услугу оказывает тот  отчизне,  кто  сегодня оскорбляет
послов.
     - Что нам послы! Мы сражаться хотим, а не вести переговоры!
     - Меня радует ваш боевой дух!  Придет пора и для битвы,  и, бог даст,
очень  скоро.   Отдохните  теперь  перед  походом.  Пора  выпить  горелки,
закусить! Какой уж там бой на пустое брюхо!
     - Правда, ей-богу, правда! - первым закричал Заглоба.
     - Правда,  в точку попал.  Раз уж князь знает,  что мы думаем, нечего
нам тут делать!
     И  толпа  начала  расходиться;  большая  часть  шляхты  направилась в
боковые крылья дворца,  где  было  уже  накрыто много столов.  Заглоба шел
впереди,  а Корф отправился с полковником Ганхофом к князю, который держал
совет  с  шведскими  послами,  епископом Парчевским,  ксендзом  Белозором,
Адамом  Кемеровским  и  Александром  Межеевским,   придворным  короля  Яна
Казимира, проводившим время в Кейданах.
     - Кто науститель всего этого шума?  -  спросил князь, на львином лице
которого еще видны были следы гнева.
     - Да тот славный шляхтич, который недавно прибыл сюда, пан Заглоба! -
ответил воевода венденский.
     - Рыцарь он  храбрый,  -  ответил князь,  -  но  что-то  слишком рано
начинает распоряжаться тут.
     С  этими словами он поманил полковника Ганхофа и  стал что-то шептать
ему на ухо.
     Тем   временем   Заглоба,   довольный   собой,   торжественным  шагом
направлялся  в   нижние  залы,   а  рядом  с  ним  шли  оба  Скшетуские  и
Володы"вский.
     - Что,  amici*,  - говорил  он  вполголоса  рыцарям.  -  Не  успел  я
показаться,  а  уже разбудил в этой шляхте любовь к отчизне.  Теперь князю
легче будет отправить послов ни с  чем,  надо  только  сослаться  на  наши
suffragia.  Думаю,  дело  не обойдется без награды,  хотя главное для меня
честь.  Что это ты,  пан Михал, стал, как истукан, и воззрился на карету у
ворот?
     _______________
          * Друзья (лат.).

     - Это она! - встопорщил пан Михал усики. - Клянусь богом, это она!
     - Кто такая?
     - Панна Биллевич.
     - Та, которая тебе отказала?
     - Да.  Поглядите,  друзья,  поглядите!  Ну  как  тут  не  пропасть от
сожалений.
     - Погодите! - сказал Заглоба. - Надо посмотреть поближе.
     Коляска тем временем,  обогнув двор,  подъехала к собеседникам. В ней
сидел осанистый шляхтич с седеющими усами, а рядом с ним панна Александра,
как всегда, красивая, спокойная и строгая.
     Пан  Михал,  сокрушенно глядя  на  нее,  отвесил низкий поклон,  метя
шляпой землю,  но  она не заметила его в  толпе.  А  Заглоба,  поглядев на
тонкие, благородные ее черты, только сказал:
     - Панское это  дитятко,  пан  Михал,  слишком уж  тонкая  штучка  для
солдата.  Что говорить,  хороша,  но,  по мне,  лучше такие,  что сразу не
признаешь: пушка это или баба?
     - Ты,  пан,  не  знаешь,  кто это приехал?  -  спросил Володы"вский у
стоявшего рядом шляхтича.
     - Как не знать,  знаю!  -  ответил шляхтич. - Это пан Томаш Биллевич,
мечник россиенский. Все его тут знают, он старый слуга и друг Радзивиллов.
 


следующая глава

на оглавление

Rambler's Top100
Hosted by uCoz