Когда пан  Анджей подъехал к  усадьбе в  Любиче,  окна  пылали и  шум
голосов долетал даже во двор. Услышав звон колокольчика, из сеней выбежали
слуги, чтобы приветствовать нового хозяина; о том, что он должен приехать,
они  узнали от  его товарищей.  Встречали они хозяина,  униженно целуя ему
руки и обнимая ноги. Старый управитель Зникис стоял в сенях с хлебом-солью
и  низко кланялся;  все с тревогой и любопытством смотрели,  каков из себя
новый их господин. Он бросил на блюдо кошелек с талерами и стал спрашивать
о  товарищах,  удивленный тем,  что  никто из  них не  вышел навстречу его
милости, хозяину дома.
     Но они не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали
за  столом,  то  и  дело  наливая  чары,  и,  верно,  совсем  не   слыхали
колокольчика за окном.  Однако,  когда пан Анджей вошел в комнату, из всех
грудей вырвался громкий крик:   - и все товарищи
повскакали с места и с чарами в руках пошли ему навстречу. Увидев, что они
уже распорядились в его доме и до его приезда успели  даже  подвыпить,  он
уперся  руками в бока и засмеялся.  Он смеялся все громче,  видя,  как они
опрокидывают стульцы,  как,  покачиваясь,  выступают с  пьяною  важностью.
Впереди всех шел великан Яромир Кокосинский,  по прозванию Пыпка,  славный
солдат,  забияка со страшным шрамом через весь лоб,  глаз и щеку,  с одним
усом  короче,  а  другим длинней,  поручик и друг Кмицица,  его "достойный
товарищ",  приговоренный в Смоленске к лишению чести и смертной  казни  за
увоз шляхтянки,  убийство и поджог. Его-то теперь и хранили от казни война
да покровительство Кмицица,  который  был  ему  ровесником  и  соседом,  -
поместья  их  в  Оршанской  земле,  до  того как пан Яромир прогулял свое,
лежали межа к меже. Шел пан Яромир, держа в руках ковш, наполненный медом.
За  ним  выступал  Раницкий  герба  Сухие  Покои,  родом  из Мстиславского
воеводства,  откуда был изгнан  за  убийство  двух  помещиков.  Одного  он
зарубил в поединке, а другого так, без боя, пристрелил из ружья. Имущества
у него теперь не было никакого,  хотя после смерти родителей он получил  в
наследство  много  земли.  Война  и его хранила от рук заплечного мастера.
Буян это был,  и не было равных ему в  поединке  на  саблях.  Третьим  шел
Рекуц-Лелива,  руки  которого  если  и  были  обагрены  кровью,  то только
вражеской.  Зато имение он пропил и проиграл в кости - и вот уже три  года
таскался за Кмицицем.  С ним вместе шел четвертый,  Углик, тоже смоленский
шляхтич,  который за разгон трибунала  лишен  был  чести  и  приговорен  к
смертной казни.  Кмициц оказывал ему покровительство за то,  что он хорошо
играл на чакане.  Кроме них,  были тут и Кульвец-Гиппоцентаврус,  такой же
великан,   как  и  Кокосинский,  но  превосходивший  его  силой,  и  Зенд,
объездчик,  который  умел  подражать  птицам  и  зверям,  человек  темного
происхождения,  хоть и выдававший себя за курляндского дворянина; имения у
него не было, и он выезжал Кмицицу лошадей, за что получал жалованье.
     _______________
          * Наследник (лат.).

     Все  они  окружили смеющегося пана Анджея;  Кокосинский поднял ковш и
запел:

                     Выпей-ка с нами, хозяин милый,
                     хозяин милый!
                     Чтобы пить вместе нам до могилы,
                     нам до могилы!

     Остальные подхватили хором,  после чего  Кокосинский протянул Кмицицу
ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару.
     Кмициц поднял свой ковш и крикнул:
     - За здоровье моей любушки!
     - Vivat!  Vivat!*  -  крикнули все  в  один  голос,  так  что  стекла
задребезжали в оловянных переплетах.
     _______________
          * Да здравствует! Ура! (Лат.)

     - Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем!
     Посыпались вопросы:
     - А какая она из себя?  Что,  Ендрусь,  очень хороша?  Такая,  как ты
думал? Среди наших оршанских найдется такая?
     - Среди  оршанских?  -  воскликнул Кмициц.  -  Да  против нее  нашими
паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
     - Мы тебе этого желали! - сказал Раницкий. - Так когда же свадьба!
     - Как кончится траур.
     - Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
     - Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
     - Не жди, Ендрусь! - начали кричать все хором.
     - Оршанским  хорунжатам уже  хочется  с  неба  на  землю!  -  крикнул
Кокосинский.
     - Не заставляй ждать бедняжек!
     - Ясновельможные! - тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. - Напьемся на
свадьбе вдрызг!
     - Милые мои барашки,  -  взмолился Кмициц, - пустите же меня, а проще
сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
     - Незачем!  -  возразил Углик. - Завтра посмотришь, а теперь пойдем к
столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
     - Мы уж за тебя тут все посмотрели.  Любич -  золотое дно,  -  сказал
Раницкий.
     - Конюшня хороша!  -  крикнул Зенд. - Два бахмата отменных гусарских,
парочка жмудских да калмыцких пара,  и  всех по паре,  как глаз в  голове.
Табун завтра поглядим.
     Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет,
и смеялись.
     - Так вот какие тут порядки? - воскликнул обрадованный Кмициц.
     - И  погребок отменный,  -  пропищал Рекуц.  -  И  смоленые бочки,  и
обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю.
     - Вот и слава богу! Давайте садиться за стол!
     - За стол! За стол!
     Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
     - За здоровье подкомория Биллевича!
     - Дурак!  -  оборвал его Кмициц.  - Что это ты? За здоровье покойника
пьешь?
     - Дурак! - подхватили остальные. - За здоровье хозяина!
     - Ваше здоровье!
     - Дай бог в этом доме нам во всем удачи!
     Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и  на почерневшей от
старости лиственничной стене  увидел  ряд  суровых  глаз,  устремленных на
него.  Это глаза Биллевичей глядели с  портретов,  висевших низко,  в двух
локтях от  земли,  потому что потолки в  доме были низкие.  Над портретами
ровным  рядом  висели  черепа зубров,  оленей,  лосей,  увенчанные рогами;
некоторые из  них,  видно,  очень старые,  уже почернели,  другие сверкали
белизной. Все четыре стены были украшены ими.
     - Охота тут, верно, хороша, вижу, зверя много! - заметил Кмициц.
     - Завтра и  отправимся,  а нет,  так послезавтра.  Надо и со здешними
местами познакомиться,  - подхватил Кокосинский. - Счастливец ты, Ендрусь,
есть тебе где голову приклонить!
     - Не то что мы! - вздохнул Раницкий.
     - Выпьем в утешение! - сказал Рекуц.
     - Нет,  не в утешение! - возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, - а еще раз
за   здоровье  Ендруся,   нашего   дорогого  ротмистра!   Это   ведь   он,
ясновельможные,  приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова
над головой.
     - Правильно говорит!  - раздалось несколько голосов. - Не такой дурак
Кульвец, как кажется.
     - Тяжела наша доля! - пищал Рекуц. - Одна надежда, что ты нас, бедных
сирот, за ворота не выгонишь.
     - Полноте! - говорил Кмициц. - Что мое, то ваше!
     При этих словах все повставали с мест и кинулись его обнимать.  Слезы
текли по суровым и пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица.
     - На тебя только надежда,  Ендрусь!  - кричал Кокосинский. - Дай хоть
на гороховой соломе поспать, не гони!
     - Полноте! - повторял Кмициц.
     - Не  гони!  И  без  того нас выгнали,  нас,  родовитых шляхтичей!  -
жалобно кричал Углик.
     - Сто чертей!  Кто вас гонит? Ешьте, пейте, спите, какого пса вам еще
надо?
     - Ты,  Ендрусь,  не  говори так,  -  ныл Раницкий,  на  лице которого
выступили пятна, как на шкуре у рыси, - не говори так, Ендрусь, пропали мы
ни за денежку...
     Тут он оборвал речь,  приставил палец ко лбу,  словно напрягая мысль,
и, оглядев бараньими глазами присутствующих, сказал вдруг:
     - Разве только фортуна переменится!
     И все закричали хором:
     - А почему бы ей не перемениться!
     - Мы еще за обиды заплатим!
     - Добудем богатство!
     - И почести!
     - Бог благословляет невинных. За наше благополучие, ясновельможные!
     - За ваше здоровье! - закричал Кмициц.
     - Святые слова,  Ендрусь! - произнес Кокосинский, подставляя ему свои
пухлые щеки. - За наше счастье!
     Чаши пошли вкруговую,  вино в голову ударило.  Все говорили разом,  и
никто никого не слушал: один только Рекуц свесил голову на грудь и дремал.
Через минуту Кокосинский запел:  "Лен я мялкою мяла!" Услышав песню, Углик
достал  из-за  пазухи  чакан  и   давай  вторить,   а  Раницкий,   великий
фехтовальщик,  голой  рукой  фехтовал  с  невидимым противником,  повторяя
вполголоса:
     - Ты так, я так! Ты колешь, я мах! раз, два, три! - шах!
     Великан  Кульвец-Гиппоцентаврус уставился  на  Раницкого и  некоторое
время следил за ним глазами, наконец махнул рукой и сказал:
     - Дурак ты! Маши, маши, а против Кмицица на саблях тебе не устоять.
     - Против него никто не устоит; ты вот попробуй!
     - И со мной на пистолетах не выиграешь.
     - Дукат за выстрел!
     - Дукат! А цель?
     Раницкий  окинул  глазами  комнату,  наконец  крикнул,  показывая  на
черепа:
     - А вон между рогов! Дукат за выстрел!
     - Куда? - спросил Кмициц.
     - Между рогов! Два дуката! Три! Давайте пистолеты!
     - Согласен! - крикнул пан Анджей. Три так три! Зенд, неси пистолеты!
     Все загалдели,  стали препираться;  Зенд тем временем вышел в  сени и
через минуту вернулся с пистолетами, мешком пуль и рогом пороха.
     Раницкий схватил пистолет.
     - Заряжен? - спросил он.
     - Заряжен!
     - Три! Четыре! Пять дукатов! - орал пьяный Кмициц.
     - Тише! Промажешь! Промажешь!
     - Попаду! Смотрите, вот в тот череп, между рогов... Раз, два!
     Все  обратили  внимание  на  могучий  череп  лося,  висевший напротив
Раницкого; тот вытянул руку. Пистолет дрожал у него в руке.
     - Три! - крикнул Кмициц.
     Раздался выстрел, комнату наполнил пороховой дым.
     - Промазал?  Промазал! Вон где дыра! - кричал Кмициц, показывая рукой
на темную стену, от которой пуля отколола щепку посветлей.
     - До двух раз!
     - Нет! Давай мне! - кричал Кульвец.
     На звуки выстрелов сбежались испуганные слуги.
     - Вон! Вон! - крикнул Кмициц. - Раз! Два! Три!
     Снова раздался выстрел, на этот раз посыпались обломки костей.
     - Дайте же и нам пистолеты! - закричали все вдруг.
     Повскакав с мест, друзья стали бить кулаками слуг по загривкам, чтобы
те поторопились.  Не прошло и  четверти часа,  как вся комната наполнилась
громом выстрелов.  Дым  заслонил свет  свечей и  фигуры стреляющих.  Грому
выстрелов вторил голос  Зенда,  который кричал вороном,  клекотал соколом,
выл  волком и  ревел  туром.  Его  ежеминутно прерывал свист пуль,  летели
обломки черепов,  щепки от  стен  и  рам  портретов;  в  суматохе шляхтичи
стреляли и по Биллевичам, а Раницкий, разъярясь, рубил портреты саблей.
     Изумленные,  перепуганные слуги стояли в оцепенении,  тараща глаза на
эту потеху,  больше похожую на татарский набег.  Завыли и  залаяли собаки.
Весь  дом  поднялся.  Во  дворе  собрались  кучки  людей.  Дворовые  девки
подбегали  к  окнам  и,  прижавшись  лицами  к  стеклу,  приплюснув  носы,
смотрели, что творится в покое.
     Наконец их  заметил Зенд;  он свистнул так пронзительно,  что у  всех
зазвенело в ушах, и крикнул:
     - Ясновельможные! Девушки под окнами! Девушки!
     - Девушки! Девушки!
     - Давай плясать! - безобразно заорали шляхтичи.
     Пьяная ватага через  сени  выбежала на  крыльцо.  Мороз  не  отрезвил
разгоряченных голов.  Девушки,  истошно крича, разбежались по всему двору;
шляхтичи ловили их и пойманных уводили в дом.  Через минуту в дыму,  среди
обломков костей и щепок они пустились с девушками в пляс вокруг стола,  на
котором разлитое вино образовало целые озера.
     Так потешались в Любиче Кмициц и дикая его ватага.