Дверь содрогнулась от удара. Сначала показалось, что в город вошла Годзилла. Но эта нелепая мысль, родившаяся недавним просмотром блокбастера, была опрокинута вопросом, задавать который себе не хотелось все последние годы: «И что, ничего уже не исправить?» Разум гулко ответил: «Не исправить». Хозяин кабинета с пластиковой табличкой на двери «Михаил Подгайный. Председатель Государственного комитета по печати» сполз с кресла на ковровое покрытие пола. В дверь ударили еще раз…

Память галопом проскакала по жизни: школа, институт, свадьба, комсомол, пост председателя…

Жена спрашивала: «Миша, а нас отправят в какое посольство?» Она очень хотела во Францию. Ей казалось, что именно там можно будет забыться, отвлечься, успокоить истерзанное сердце. Представлялось, как они идут рука об руку по Елисейским полям навстречу закатному солнцу, Миша рядом, сжимает крепкой рукой ее мягкую податливую ладонь. И не беда, что они не знают французского языка, – официант как-нибудь определит, что им нужно. А Миша, покоряя любимую, вдруг скажет гарсону: «Дане муа, силь ву пле, бефстроганофф». И сбившись на беглый английский, добавит: «Энд ту бокал ликер, плиз, послаще». И не будет на свете пары счастливее… Будет… Сенько из Франции не вытурить взводом ОМОНа.

Мише почудилось, что все стихло, и незваные визитеры ушли. Но вдруг гул возмущенных голосов стал нарастать, пробиваясь сквозь две обитых дерматином двери. В голове поплыли чудовищные видения…

Югославия после Милошевича: демократы не в состоянии сдержать простых граждан, требующих возмездия. На экране телевизора мужчина средних лет, одет в голубую рубашку. Он только что выбежал из здания телецентра. Его глаза полны ужаса, его метущееся тело ищет укрытия. Но разгневанная толпа настигает беднягу, и круглолицый молодой демократ заваливает мужчину одним ударом каучукового кулака. Подбежавшие соратники метелят ногами безвольно распластавшееся по асфальту тело. Это был председатель государственной югославской телерадиокомпании. Позже ему дадут десять лет тюрьмы.

Миша снова ощутил то состояние, которое возникло у него при прочтении этой новости в газете. Десять лет! За что?! Ведь он просто выполнял приказ… Ах, да, «победителей не судят». То есть, нет, точнее будет «победители судят». Появилось острое желание оставаться победителем всегда. На секунду ему показалось, что это возможно: главное, чтобы Саша был всегда… Но рассудок мгновенно ответил: «Саша не может быть вечным – он не Кощей». В кабинете пропал свет…

Видимо, точно так же пропал свет в Багдаде перед началом бомбардировок. Мише захотелось в бомбоубежище. Но, до бомбоубежища было далеко. К тому же необходимо было преодолеть коридор, где все, как на ладони. Вдруг вспыхнула фраза из какого-то американского боевика: «Коридор простреливается, беги, я прикрою». Захотелось услышать эту фразу от кого-нибудь, и броситься в коридор… Добежать до спасительного лифта… Нет, чего это я, свет же отключили… До спасительной лестницы. И вниз, к выходу… А там наши танки…

Навряд ли. Если они в приемной, то танков на улице точно нет. Любопытство потянуло к окну. Захотелось увидеть на улице огромный танк, из которого бы приветливо махал рукой Сиваков, и кричал: «Мишааааа, выходииии!!!» Сердце подсказывало, что танка на улице нет, Сиваков бежал в свою Россию, а весь проспект Машерова простреливается демократическими снайперами из женской партии «Надзея». Жажда жизни победила любопытство.

Снова поплыли видения недавнего прошлого. Иракское побоище, в котором погибло людей меньше, чем в Беларуси за год в дорожно-транспортных происшествиях. Героический поход двойника Саддама по Багдаду… или тройника? Министр информации Ирака, коллега, хорош собой, в красивой камуфляжной форме… В день входа союзнической танковой колонны в Багдад, повесился… Эх, коллега… Не прав ты, коллега.

Повеситься любой дурак сможет. А ты спрячься, зашухарись, пересиди малек, а потом появись, как ни в чем не бывало, и войди в новое правительство. Ты же хороший организатор, Ахмед… или Джелал… или Зидан… Нет, Зидан – это, вроде, хоккеист… Не важно, как тебя зовут, коллега, но ты нужен своей стране, своему народу… Что-то заурчало в приемной, и Миша понял, что это высверливают замок.

Жаль, что не сделал подземный ход, как у Саши. Сейчас бы ушел по нему в Сирию или Ливию… Хотя, как с четвертого этажа сделаешь подземный ход? Нет… А может сдаться? Может взять носовой платочек, привязать его к карандашику, поднять гордо над головой, и… в новую жизнь? А? А дома жена с картошкой, семга, икорка черная, красную не люблю… Хоккей, опять таки. Сборная, поди, под новым флагом с чемпионата вернется. В смысле, под старым. Ну, короче, под исторически правильным нашим бело-красно-белым стягом – стягом Витовта, Миндовга, Позняка… Короче, пора.

Миша достал из кармана отутюженный заботливой рукой жены носовой платок и привязал его к автоматическому карандашику Parker, подаренному Федутой к 80-й годовщине создания Комсомола. После чего встал на одно колено, поклонился, и поцеловал флажок. Пошарив по столешнице и нащупав красный карандаш для резолюций, Миша послюнил его и, на всякий случай, нарисовал посередине флажка жирную красную полосу. Потом подполз к двери кабинета, поднял флажок над головой, и, повернув ключ в двери, шагнул в приемную.

Прямо перед дверью стояли два подвыпивших рабочих. Один из них неторопливо менял сверло в перфораторе, другой, изможденный похмельем, опирался на стремянку, пытаясь сконцентрироваться на работе коллеги. Возникший в дверях знаменосец не вызвал удивления – один из рабочих грустно сказал: «Что, хозяин, к Первомаю готовишься? А мы тут проводку меняем…» Сбросив оцепенение, Миша опустил флажок и, приподняв подбородок, заорал: «Что, ночью нельзя проводку сменить, придурки?!!»

Он пошел по коридору, отмеряя шаги и, прикидывая, сколько секунд нужно для того, чтобы добежать до лестницы.