Двери распахнулись, и толпа, стоящая на остановке, медленно втиснула свое многоголовое тело в холодное нутро бело-синего троллейбуса. Морозное утро не предполагало долгих препирательств, а потому размещались тихо, без оскорблений и драк. В итоге, почти все женщины разместились в креслах, а практически все мужчины повисли на поручнях. Динамик исторг шипение, в котором удалось расслышать лишь «сеующща самалийевааа», и троллейбус тронулся.

Первой нарушила молчание миловидная женщина постбальзаковского возраста: «Ужас какой-то, как селедки в бочке». Фраза потонула в утреннем сопении соотечественников.

Спустя минуту женщина повторила заход: «А мы все терпим…» Сопение стихло. Отозваться пожелал мужчина средних лет, одной рукой держащийся за поручень, а другой вот уже пять минут пытающийся перевернуть страницу «Белорусской деловой газеты». Он тихо сказал: «Терпим, потому что – стадо». Женщина живо отреагировала: «Вот именно!» Она чуть поерзала, пытаясь передвинуться поближе к мужчине. Но метр, их разделявший, оказался непреодолимым, – на нем расположилась грузная тетенька, держащая в руках белый полиэтиленовый пакет, на котором были нарисованы черные цифры «25», видимо указывающие на грузоподъемность мешка.

Тетенька, не заметив движения соседки, заученно продекламировала: «Не нравится, ходите пешком». Крепкий молодой человек в черной кожаной куртке, сидящий на месте для контролера, бодро заметил: «Умная? Щас ты у меня пойдешь!» И тихо, чтобы слышал весь троллейбус, заметил: «Понаехало колдырей из Могилева, в троллейбус не сядешь». Сидящий по правую руку от него старичок, с потертым портфелем и бородкой клинышком, скромно встрял в общий разговор: «При Кебиче такого не было, все сидели, всем места хватало…» Молодой человек в кожанке беззлобно перебил старичка: «Батя, ты перепутал, это сейчас все сидят, а тогда «бабки» делали». Не расслышав сказанного, дедок ностальгически вздохнул: «Это сейчас бабка постарела, а тогда была ого-го». Молодой человек махнул рукой.

Троллейбус слегка тряхнуло, и с задней площадки раздался мужской голос: «Да при старом Луке тоже было более-менее. Это после подмены стало г…о». Троллейбус затих. В воздухе повис вопрос, но произнести его вслух не решался никто. Трехминутную тишину нарушил студент, которому до университета осталось две остановки: «Это, после какой подмены?» Его голос выдавал волнение.

С задней площадки раздалось: «Как это «после какой»? Ясное дело, после референдумной». Похоже, что все ясно было лишь тому человеку, который говорил с задней площадки. Старичок чуть повернул голову назад и спросил: «Простите, а какой референдум вы имеете в виду: 95-го, 96-го или союзный, который «да, да, нет, да»?» Голос ответил: «Конечно, 96-го!»

С передней площадки раздался крик: «Блин, да пропустите вы его в центр салона, ни хрена ж не слышно!». Салон троллейбуса начал слегка покачиваться от перемещений пассажиров, пропускающих мужчину с задней площадки в середину салона. Когда мужчина оказался около молодого человека в кожанке, тот встал с кресла, усадил оратора, и сказал: «Давай, братан, рассказывай, кто кого подменил. Надуришь, поедем до 9-й больницы без остановок, чтоб ты выжил». Мужчина уселся поуютнее и тихо произнес: «Шурин у меня работает в администрации президента…» Троллейбус внезапно остановился и из динамика раздался шипящий баритон водителя: «Буишшш циха гаварицццььь, тралебуссс дашшше нии паедееет». Молодой человек в кожанке резюмировал: «Да, браток, ты давай-ка погромче, а то народу тоже надо знать правду, не только ж нам с тобой».

Мужчина набрал в грудь воздуха и громко произнес: «Шурин у меня работает, значит, в администрации президента. Так вот, он рассказал…» Тетка с большегрузным пакетом прервала: «Кем работает-то?» «Да, по хозяйственной части…», – отозвался оратор. Парень в кожанке, подозрительно сощурившись, спросил: «Могилевский?» Мужчина, слегка покраснев, ответил: «Могилевский. Их ведь, кто с высшим образованием, почти всех в Минск перевезли, не спрашивая». Почувствовав легкую враждебность троллейбуса, он добавил: «Да нормальный парень. Он сюда и ехать-то не хотел, у него дом свой под Шкловом». Динамик пророкотал: «Даваййй дашшшеее, ни томиии».

Мужчина продолжил: «Так вот, шурин мой рассказал, что в 1996 году, когда референдум по продлению полномочий проходил, нашего президента подменили». Постбальзаковская женщина, не выдержав, ойкнула и на выдохе спросила: «Кто подменил-то?» Мужчина подобного вопроса ждал, а потому незамедлительно ответил: «Ясное дело, россияне. Вы разве не помните, когда над президентом угроза импичмента нависла, в Минск притянулись Строев, Селезнев и Черномырдин». Клинобородый старичок авторитетно заявил: «Было дело, приезжали».

Оратор продолжил: «Тогда Лукашенко заявил россиянам, мол, если меня белорусский народ не хочет, то я уйду восвояси, как обещал перед выборами. А россияне как поняли, что Беларусь от них в Европу сразу сбежит, так Лукашенко нашего напоили специальным раствором, и он уснул». Бабушка, до того тихо спавшая на одном из передних сидений, проснулась и возбужденно вскрикнула: «А когда проснется, пенсию нам повысит?» «Не проснется он, у русских разве ж кто-нибудь, когда просыпался?», – это грузоподъемная тетенька в сердцах крякнула и отпустила свой пакет на пол троллейбуса. Троллейбус качнуло.

Старичок с портфелем с досадой произнес: «Вот сволочи. А я думаю, чего-то этот Лукашенко сгоревшие вклады не возвращает? И у нашего, вроде, волос было больше». Парень в кожанке тоже заскучал: «Блин, я ж чувствовал, что что-то не так с этим Лукой. Думаю, блин, вроде он и добрее был, и справедливее». «А этот-то кто такой?!», – взвизгнула постбальзаковская женщина, обращаясь к родственнику информационного шурина. Родственник скорбно ответил: «Робот он… русский робот – имперский бездуховный агрегат. Мне шурин сказал по секрету, что его можно до одури щекотать, а он – ноль внимания».

В салоне троллейбуса повисла тягучая пауза. Спустя минуту тишину разорвал шипящий голос из динамика: «шшштоо делаццццььь будиммммм?» Парень в кожанке, махнув рукой, решительно крикнул: «Давай к администрации!» Троллейбус прибавил скорость, и спустя пять минут остановился на Октябрьской площади. Грузоподъемная тетенька, решительно поглядев на молодого человека в кожанке, резко спросила: «Что делать будем, командир?» Тот, подумав несколько секунд, с металлом в голосе, ответил: «Щекотать его пойдем! Если железный – сварочным аппаратом его разделаю, если живой – тем хуже для него». Пассажиры высыпали на площадь, построились в колонну и, спустя несколько минут, организованно двинулись в сторону администрации президента. В голове колонны клинобородый старичок и постбальзаковская женщина несли транспарант из юбки грузоподъемной тетеньки, растянутой на троллейбусных штангах. На нем красной губной помадой было написано «Тем хуже для тебя!».