Он улыбнулся уголками губ и эффектно зафиксировал паузу, доливая себе в рюмку водки, – следующая фраза взорвала стол безудержным хохотом гостей… Утром позвонил Саша и спросил: «Ну, как, все понравилось?» Поблагодарив за чудесный вечер, я полюбопытствовал: «А кто тот немолодой гусар, что весь вечер забавлял компанию анекдотами и отпускал комплименты всем присутствующим дамам?». Вчерашний именинник ответил: «Что, понравился? Это мой свояк, Миша, – хороший парень, но, правда, милиционер». И без наводящего вопроса добавил: «Начальником РОВДа работает. Если чего понадобится – обращайся».

Когда белорус узнает, что его сосед, неоднократно одалживавший дрель или спички, служит в милиции, он, как правило, говорит: «А в жизни – нормальный мужик». Из этой фразы можно сделать только один вывод – в милиции нормальные люди не работают. Во всяком случае, так считает народ.

Если в экономике и политике какие-то реформы в последние полтора десятка лет происходили, то образ милиционера практически не менялся. Разве, что видоизменилась форма дубинки, и плексигласовый щит сменился на металлический, да в глазах «служителей порядка» стало больше жестокости.

При слове «милиционер» мозг белоруса рисует не самый привлекательный образ: подвыпивший мужчина невысокого роста, одетый во что-то серое. Если продолжить конструирование, то добавляются резиновая палка, кобура и живот, неадекватный заработной плате. Далее следуют: деревня или городской поселок в графе «место рождения», отсутствие какого бы то ни было намека на эрудицию и ярко выраженные «г» и «ч» в произношении. Но даже подобный образ мог бы вызывать умиление или сочувствие, если бы не чудовищный опыт унижений и издевательств, приобретенный белорусами за последнее десятилетие.

Перечень злодеяний, творимых милицией в последние годы, бесконечен. Если взять за отправную точку начало перестройки, то первым пунктом может стоять разгон шествия «Дзяды» в далеком 1988 году. Тогда Беларусь выступила законодателем моды в применении спецсредств, – впервые против мирных демонстрантов, пришедших к Московскому кладбищу почтить память предков, был использован слезоточивый газ «Черемуха». Вырвавшаяся из баллончика струя газа понеслась по всей территории СССР, пытаясь убить вольнодумие и наполнить отравой первые глотки свободы.

Но «Черемуха» образца 1988 года оказалась лишь «цветочками»: жестокие избиения демонстрантов стали частью нашей жизни, а на совести милицейского сословия появилась кровь. Кровь погибших испачкала мундир не только убийц, но и всех тех, кто носит сегодня милицейскую форму. На совести сотрудников милиции жизни 53 детей, погибших в подземном переходе на Немиге; убийства политических оппонентов режима – Юрия Захаренко, Виктора Гончара, Анатолия Красовского, журналиста Дмитрия Завадского…

Эти пятна крови с мундира теперь можно смыть лишь общим покаянием всего милицейского корпуса, разделив ответственность за содеянное и признав, что те, кто не убивал людей своими руками, были молчаливыми свидетелями. И виноваты они не в меньшей мере, чем те, кто нажимал на курок расстрельного пистолета.

Суды, проходящие над участниками массовых акций, добавляют к пятнам крови на форменной одежде грязь лжесвидетельства. Сотрудники милиции лгут, не краснея, забыв о понятии «офицерская честь» и, уж точно, не вспоминая о статье в уголовном кодексе, карающей за ложь в судебном заседании.

Подчас слугам режима кажется, что власть их хозяина вечна, а сам он бессмертен. Так думали гестаповцы Адольфа Гитлера; так думали соратники Николае Чаушеску; так думали подручные Слободана Милошевича… Но сатрапы смертны, а скамья подсудимых настолько длинна, что на ней всем подлецам хватает места.

На одном из судилищ над организаторами марша протеста, на столе судьи стоял компьютер с включенным монитором. На экране светилась мордашка детеныша морского котика. Судья всем без разбора давала по 15 суток ареста – мужчинам и женщинам. А, придя домой, она отчитывала семилетнего сына за то, что он закрыл в ванной комнате кошку. Она учит сына не обижать младших и всегда говорить правду.

На этом же суде милиционер выступал свидетелем. Он арестовывал подсудимого. Сначала арестовывал, а потом в суде рассказывал, как арестовывал. Он назывался свидетелем. И говорил о том, как под руки вел подсудимого в милицейский автобус. Настоящие свидетели происшедшего просили объяснить, как он мог вести подсудимого, если находился в это время внутри автобуса…. Придя домой, он рассказывал жене, как устал на работе. А жена, разогревая голубцы, говорила дочери: «Не проси сегодня у отца новые джинсы – он очень уставший. Ты же знаешь, какая у него работа». Мы все знаем, какая у него работа.

Если спросить у сотрудника милиции, что такое честь, Родина, достоинство – он без труда ответит. Этим ответам их учат на политзанятиях. А после политзанятий им объясняют, как рассекать толпу, как правильно бить демонстрантов, как зачищать территорию. На вопрос «а кто в этот раз вышел на демонстрацию?», замполит уверенно отвечает: «фашиствующие молодчики».

И, выходя на площадь, молоденький милиционер не совсем понимает, почему, эти самые молодчики, держат в руках лозунги «Повысить зарплату, понизить квартплату!», призывая к лучшей жизни.

И где-то среди тысяч глаз демонстрантов он видит глаза своего друга, с которым сидел за одной партой, или девушки, которую провожал домой из школы. Но он присягнул лжи и беззаконию, и не может позволить себе быть сильным. Он не может, бросив резиновую палку, примкнуть к тем, кто выходит на площадь, желая лучшей жизни. И очень скоро он увидит в гуще демонстрантов глаза своего сына, которому объяснял когда-то смысл слова Честь.