В  деревне Бужец,  лежащей в  Луковской земле,  на границе воеводства
Подляшского,  и  принадлежавшей в  ту  пору Скшетуским,  в  саду,  который
раскинулся между домом и  прудом,  сидел на скамье старик;  в ногах у него
играли два мальчика:  один пяти,  другой четырех лет,  черные и загорелые,
как цыганята,  румяные и здоровые.  Старик с виду тоже был еще крепок, как
тур.  Годы не согнули его широких плеч;  глаза, верней, один глаз, так как
на другом у него было бельмо,  светился благодушием; борода побелела, но с
виду старик был бравый,  с румяным, кипящим здоровьем лицом, украшенным на
лбу широким шрамом, сквозь который проглядывала черепная кость.
     Оба  мальчика,  ухватившись за  ушки его сапог,  тянули их  в  разные
стороны,  а он глядел на пруд, озаренный солнечными лучами, в котором то и
дело всплескивали рыбы, возмущая зеркальную гладь.
     - Рыбы играют,  - ворчал он про себя. - Небось еще получше заиграете,
как воду спустят или стряпуха возьмется чистить вас ножом.
     Тут он обратился к мальчикам:
     - Отвяжитесь вы,  сорванцы, и смотрите мне, оторвет который ушко, так
я  ему  все  уши  оборву.  Экие осы!  Ступайте вон кувыркаться на  траве и
оставьте меня в покое!  Ну, тебе, Лонгинек, я не удивляюсь, ты еще мал, но
Яремка должен уже быть поумней. Вот возьму да и брошу надоеду в пруд!
     Но мальчики,  видно, совсем завладели стариком, потому что ни один из
них не испугался его угрозы;  напротив, старший, Яремка, начал еще сильнее
тянуть голенище за ушко, затопал ногами и закричал:
     - Ну, дедушка, давай поиграем, ты будешь Богун и украдешь Лонгинка!
     - Отвяжись ты, жук, говорю тебе, сопливец, карапуз ты этакий!
     - Ну, дедушка, ты будешь Богун!
     - Я тебе задам Богуна, вот погоди, позову мать!
     Яремка поглядел на дверь, которая вела из дома в сад, но, увидев, что
она затворена и матери нигде нет, повторил в третий раз, подняв мордашку:
     - Ну, дедушка, ты будешь Богун!
     - Замучают меня эти карапузы, право! Ладно, я буду Богун, но только в
последний раз. Наказание господне! Только, чур, больше не надоедать!
     С  этими словами старик,  кряхтя,  поднялся со скамьи,  схватил вдруг
маленького Лонгинка и с диким криком понесся по направлению к пруду.
     Однако у Лонгинка был храбрый защитник в лице Яремки, который в таких
случаях назывался не  Яремкой,  а  паном Михалом Володы"вским,  драгунским
ротмистром.
     Вооруженный липовым прутом, заменявшим в случае надобности саблю, пан
Михал пустился опрометью за тучным Богуном,  тотчас догнал его и стал безо
всякой пощады хлестать по ногам.
     Лонгинек,    игравший    роль    мамы,    визжал,    Богун    визжал,
Яремка-Володы"вский визжал;  но отвага в  конце концов победила,  и Богун,
выпустив из рук свою жертву,  бросился бегом снова под липу и,  добежав до
скамьи, повалился на нее, еле дыша.
     - Ах, разбойники!.. - повторял он только. - Просто чудо будет, коли я
не задохнусь!..
     Однако его мученья на этом не кончились:  через минуту явился Яремка,
раскрасневшийся,  с  растрепанной гривой,  похожий на маленького задорного
ястребка, и, раздувая ноздри, стал еще больше приставать к старику:
     - Ну, дедушка, ты будешь Богун!
     После  долгих  упрашиваний оба  мальчика торжественно поклялись,  что
теперь это уж наверняка в  последний раз,  и история повторилась сначала с
теми же подробностями.  Потом старик уселся с обоими мальчиками на скамью,
и тут Яремка опять к нему привязался:
     - Дедушка, скажи, кто был самый храбрый?
     - Ты, ты! - ответил старик.
     - Вырасту, стану рыцарем!
     - Непременно,  хорошая у тебя кровь, солдатская. Дай-то бог, чтобы ты
был похож на отца, был бы ты тогда храбрец и меньше бы надоедал. Понял?
     - Скажи, дедушка, сколько батя убил врагов?
     - Я  тебе сто раз уже говорил.  Скорее листья перечтешь на этой липе,
чем  всех тех врагов,  которых мы  с  вашим отцом истребили.  Будь у  меня
столько волос на голове,  сколько я  один их уложил,  луковские цирюльники
богатство бы нажили на подбривке одной моей чуприны.  Будь я проклят, если
совр...
     Тут Заглоба,  -  а  это был он,  -  спохватился,  что не  годится при
младенцах ни  заклинать,  ни  проклинать,  и  хотя,  за отсутствием других
слушателей,  он любил и детям рассказывать о своих старых победах,  однако
же  примолк на  этот  раз,  потому что  рыба в  пруду стала всплескивать с
удвоенной силой.
     - Надо велеть садовнику,  - сказал старик, - на ночь верши поставить;
много хорошей рыбы сбилось у самого берега.
     Но  тут  отворилась дверь из  дома  в  сад,  и  на  пороге показалась
женщина,    прекрасная,   как   полуденное   солнце,   высокая,   сильная,
черноволосая,  с  темным румянцем на  щеках и  бархатными глазами.  Третий
мальчик, трехлетний, черный, как агат, держался за ее подол; прикрыв глаза
рукою, она стала всматриваться в тот угол сада, где росла липа.
     Это была Гелена Скшетуская, урожденная княжна Булыга-Курцевич.
     Увидев под липой Заглобу с Яремкой и Лонгинком, она сделала несколько
шагов ко рву, наполненному водой, и крикнула:
     - Эй, хлопцы! Вы там, верно, надоедаете дедушке?
     - Вовсе не надоедают! Они очень хорошо себя вели, - ответил Заглоба.
     Мальчики подбежали к матери, а она спросила у старика:
     - Батюшка, ты чего хочешь сегодня выпить: дубнячка или меду?
     - На обед была свинина, вроде бы медку лучше.
     - Сейчас пришлю.  Только не дремли ты на воздухе, непременно схватишь
лихорадку.
     - Сегодня тепло и ветра нет. А где же Ян, доченька?
     - Пошел на ток.
     Гелена Скшетуская называла Заглобу отцом, а он ее доченькой, хотя они
вовсе не  были родственниками.  Ее  семья жила в  Приднепровье,  в  бывшем
княжестве Вишневецком,  а  откуда он  был родом,  про то  знал один только
господь бог,  потому что сам он  рассказывал об этом по-разному.  Но когда
она была еще девушкой, Заглоба оказал ей большие услуги и не раз спасал ее
от страшных опасностей,  поэтому и она, и ее муж почитали его как отца, да
и  вся  округа очень старика уважала и  за  острый ум,  и  за  необычайную
храбрость, которую он много раз показал в казацких войнах.
     Имя  его  было славно во  всей Речи Посполитой,  сам король любил его
россказни и острые шутки, и вообще о нем больше говорили, чем даже о самом
Скшетуском, хотя Скшетуский в свое время вырвался из осажденного Збаража и
пробился сквозь толпы казацких войск.
     Через  минуту после  ухода Гелены казачок принес под  липу  сулейку и
кубок.  Пан Заглоба налил, затем закрыл глаза и с превеликим удовольствием
отведал медку.
     - Знал господь бог, для чего пчел сотворил! - пробормотал он себе под
нос.
     И стал медленно попивать медок, глубоко при этом вздыхая и поглядывая
и на пруд, и на дубравы, и боры, что тянулись по ту сторону пруда, далеко,
далеко,  насколько хватает глаз.  Был  второй час  пополудни,  на  небе ни
облачка. Липовый цвет бесшумно опадал на землю, а в листве распевала целая
капелла пчел,  которые тут  же  стали садиться на  края  кубка и  собирать
сладкую жидкость мохнатыми лапками.
     С   отдаленных,   окутанных  мглой  тростников  над   большим  прудом
поднимались порою стада уток, чирков или диких гусей и летали в прозрачной
лазури,  похожие  на  черные  крестики;  порою  караван  журавлей,  громко
курлыча,  тянулся высоко в  небе,  и так тихо было кругом,  и спокойно,  и
солнечно,  и весело,  как бывает в первых числах августа,  когда хлеба уже
созрели, а солнце словно золотом наливает землю.
     Глаза старика то поднимались к небу,  следя за стаями птиц,  то снова
устремлялись вдаль, но все дремотней, потому что меду в сулейке оставалось
все меньше,  и веки все тяжелели,  а пчелы,  как нарочно, на разные голоса
напевали свою песенку,  и  от  этого еще больше клонило к  послеобеденному
сну.
     - Да,  да, послал господь бог для жатвы погожие деньки, - пробормотал
Заглоба. - И сено вовремя убрали, и с жатвой быстро управимся. Да, да!..
     Тут он закрыл глаза, затем снова открыл их на мгновение, пробормотал:
"Замучили меня детишки!" - и уснул крепким сном.
     Спал он  довольно долго;  разбудило его  через некоторое время легкое
дуновение  прохладного  ветерка,  говор  и  шаги  двух  мужчин,  торопливо
приближавшихся к  липе.  Один из  них был Ян Скшетуский,  знаменитый герой
Збаража, который, вернувшись с Украины от гетманов, уже месяц лечился дома
от упорной лихорадки; второго Заглоба не знал, хотя ростом, осанкой и даже
чертами лица он живо напоминал Яна.
     - Позволь,  батюшка,  -  обратился Ян к Заглобе,  -  представить тебе
моего  двоюродного  брата,  пана  Станислава  Скшетуского  из  Скшетушева,
ротмистра калишского.
     - Ты,  пан Станислав,  так похож на  Яна,  -  сказал Заглоба,  моргая
глазами и  стряхивая с  ресниц остатки сна,  -  что,  где  бы  я  тебя  ни
встретил, сразу бы сказал: "Скшетуский!" Ах, какой же гость в доме!
     - Мне очень приятно познакомиться с тобою,  милостивый пан, - ответил
Станислав,  - тем более что имя твое мне хорошо знакомо, - все рыцари Речи
Посполитой с уважением его повторяют и ставят тебя за образец.
     - Не хвалясь,  могу сказать, что делал все, что мог, пока была сила в
костях.  Я бы и сейчас не прочь повоевать,  ибо consuetudo altera natura*.
Однако чем это вы оба так огорчены, что Ян даже побледнел.
     _______________
          * Привычка - вторая натура (лат.).

     - Станислав привез страшные вести,  -  ответил Ян. - Шведы вступили в
Великую Польшу и уже всю ее захватили.
     Заглоба вскочил со скамьи, точно на добрых четыре десятка был моложе,
широко раскрыл глаза и невольно схватился за бок, ища саблю.
     - Как так? - воскликнул он. - Как так? Всю захватили?
     - Воевода познанский и другие предали ее под Уйстем врагу,  - ответил
Станислав Скшетуский.
     - Ради Христа!.. Что ты говоришь? Они сдались?!
     - Не только сдались,  но и подписали договор,  в котором отреклись от
короля и от Речи Посполитой. Отныне там должна быть не Польша, а Швеция...
     - Милосердный боже! Раны господни! Светопреставление! Что я слышу? Мы
с Яном еще вчера толковали о том, что нам грозятся шведы, слух прошел, что
они уже идут: но мы были уверены, что все это кончится ничем, разве только
наш король и повелитель Ян Казимир, отречется от титула короля шведского.
     - А  между тем  все началось с  потери провинции,  и  бог весть,  чем
кончится.
     - Перестань,  пан Станислав,  а то меня удар хватит! Как же так? И ты
был  под Уйстем?  И  ты  смотрел на  все это?  Это же  просто самая подлая
измена, неслыханная в истории!
     - И был,  и смотрел,  а была ли это измена, ты сам рассудишь, когда я
тебе все  расскажу.  Мы  стали станом под Уйстем,  шляхетское ополчение да
ратники,  всего тысяч пятнадцать,  и заняли рубежи по Нотецу ab incursione
hostili*.  Правда,  войска у нас было мало, а ты, пан, искушенный солдат и
лучше нас знаешь,  может ли заменить его ополчение,  да еще великопольской
шляхты,  давно отвыкшей от войны.  И все-таки, будь у нас военачальник, мы
могли бы,  как бывало,  дать отпор врагу и, уж во всяком случае, задержать
его,  пока  Речь Посполитая не  пришлет подмогу.  Но  не  успел показаться
Виттенберг,  не  успела  пролиться первая капля  крови,  как  наши  тотчас
затеяли переговоры. Потом явился Радзе"вский и до тех пор уговаривал, пока
не навлек на нас несчастья и позора, какому доселе не было примера.
     _______________
          * Откуда мог вторгнуться враг (лат.).

     - Как же так?  Ужели никто не воспротивился?  Никто не восстал? Никто
не бросил этим негодяям в  лицо обвинения в измене?  Ужели все согласились
предать отчизну и короля?
     - Гибнет честь,  а с нею Речь Посполитая,  ибо почти все согласились.
Я,  два пана Скорашевских, пан Цисвицкий и пан Клодзинский делали все, что
могли,  чтобы поднять шляхту на врага. Пан Владислав Скорашевский чуть ума
не лишился; мы носились по стану от повета к повету, и, видит бог, не было
таких заклинаний,  какими мы  не  молили бы шляхту.  Но разве могли помочь
заклинания,  когда  большая часть  шляхты предпочитала ехать с  ложками на
пир,  который посулил ей Виттенберг,  нежели с  саблями идти на бой.  Видя
это,  честные люди разъехались кто куда:  одни по домам, другие в Варшаву.
Скорашевские отправились в  Варшаву и  первыми привезут весть королю,  а у
меня нет ни жены,  ни детей,  и я приехал к брату в надежде, что мы вместе
двинемся на врага. Счастье, что застал вас дома.
     - Так ты прямо из Уйстя?
     - Прямо.  По дороге только тогда останавливался, когда надо было дать
отдых коням,  и то одного загнал.  Шведы уже, наверно, в Познани, а оттуда
разольются скоро по всему нашему краю.
     Все  умолкли.  Ян  сидел в  угрюмой задумчивости,  опершись руками на
колени,  уставя глаза в землю,  пан Станислав вздыхал,  а Заглоба,  еще не
охладевший, остолбенело глядел на братьев.
     - Дурное это предзнаменование,  -  мрачно произнес Ян.  - В старину у
нас на десять побед приходилось одно поражение,  и  весь мир дивился нашей
отваге.  Сегодня мы терпим одни поражения, нас вероломно предают, и к тому
же  не  только отдельные лица,  но и  целые провинции.  Боже,  сжалься над
отчизной!
     - О,  господи! - воскликнул Заглоба. - Видал я свету, слышу, понимаю,
а все не верится...
     - Что ты думаешь делать, Ян? - спросил Станислав.
     - Да уж,  конечно,  дома  не  останусь,  хоть  меня  все  еще  трясет
лихорадка.  Жену  с  детьми  надо  будет  устроить где-нибудь в безопасном
месте.  Пан Стабровский - мой родич,  он королевский  ловчий  в  Беловеже.
Окажись  в руках врагов вся Речь Посполитая,  и то им в пущу не пробиться.
Завтра же отправлю туда жену с детьми.
     - Не лишняя это предосторожность,  - заметил Станислав. - Хоть отсюда
до Великой Польши далеко,  как знать, не обоймет ли пламя в скором времени
и здешние края.
     - Надо будет дать знать шляхте,  -  сказал Ян,  -  пусть собирается и
думает об  обороне,  здесь  ведь  никто еще  ничего не  знает.  -  Тут  он
обратился к  Заглобе:  -  А  как ты,  отец,  с  нами пойдешь или поедешь с
Геленой в пущу?
     - Я? - воскликнул Заглоба. - Пойду ли я? Разве только ноги мои пустят
корни в землю,  тогда не пойду,  да и то попрошу выкорчевать. Уж очень мне
хочется еще разок отведать шведского мясца,  все равно как волку баранины!
Ах,  прохвосты!  Ах,  негодяи!  В чулочках щеголяют!  Блохи на них учиняют
набеги,  скачут им по икрам,  ноги-то у них и свербят, вот и не сидится им
дома,  лезут в чужие земли...  Знаю я их,  собачьих детей,  я еще при пане
Конецпольском с  ними дрался,  и если уж вы хотите знать,  кто взял в плен
Густава Адольфа, так спросите об этом покойного пана Конецпольского. Я вам
больше ничего не скажу.  Знаю я их,  но только и они меня знают! Проведали
они,  негодяи, как пить дать, что Заглоба постарел. Погодите же! Я вам еще
покажу!  Всемогущий боже,  почему же ты без ограды оставил несчастную Речь
Посполитую,  так  что  все  соседские свиньи лезут  к  нам  и  три  лучшие
провинции уже сожрали!  Вот оно дело какое!  Да!  Но кто же в том повинен,
как не изменники? Не ведала чума, кого косить, так лучших людей скосила, а
изменников оставила. Пошли же, господи, новый мор на воеводу познанского и
на  воеводу калишского,  особливо же на Радзе"вского со всем его родом!  А
коли хочешь,  чтобы в пекле народу прибыло,  пошли туда всех, кто подписал
сдачу под Уйстем.  Заглоба постарел?  Постарел, говорите? Вот увидите! Ян,
давай скорее совет держать,  что же  нам делать,  а  то  мне не терпится в
седло!
     - Да,  надо держать совет,  куда направиться.  На Украину к  гетманам
трудно пробиться,  их  враг отрезал от Речи Посполитой,  и  дорога для них
свободна только в Крым. Счастье, что татары сейчас на нашей стороне. Я так
думаю,  что нам надо ехать в Варшаву,  к королю,  защищать дорогого нашего
повелителя!
     - Вот  только бы  успеть!  -  подхватил Станислав.  -  А  то  король,
наверно,  спешно  собирает хоругви и,  пока  мы  приедем,  выступит против
неприятеля, а может статься, они уже и встретятся.
     - И то может статься.
     - Поедем  тогда  в  Варшаву,  только поскорее,  -  решил  Заглоба.  -
Послушайте,  друзья мои!  Это  верно,  что  врагу страшны наши  имена,  но
втроем-то  мы  немного сможем сделать,  так  вот  вам  мой совет:  давайте
кликнем  охотников из  шляхты,  чтобы  привести к  королю  хоть  маленькую
хоругвь.  Шляхту мы легко уговорим, ей все равно идти, когда придут вицы о
созыве ополчения.  Мы скажем, что тот, кто раньше по доброй воле вступит в
хоругвь,  доброе дело сделает для короля. С большими силами и успеть можно
больше, вот и примут нас с распростертыми объятиями.
     - Не дивись,  пан,  моим словам, - сказал Станислав, - но после всего
того,  что довелось мне увидеть,  до того мне противно это ополчение,  что
лучше  самому идти,  нежели вести с  собою толпу людей,  которые не  умеют
воевать.
     - Это ты, пан, здешней шляхты не знаешь. Тут ты не найдешь таких, кто
бы не служил в войске. Люди все бывалые, добрые солдаты.
     - Разве что так.
     - Да уж так!  Однако стойте! Ян знает, что если я пораскину умом, так
непременно найду средство.  Потому-то мы и  сошлись так близко с  воеводой
русским, князем Иеремией. Пусть Ян подтвердит, сколько раз этот величайший
из воителей следовал моему совету, и всегда от этого оставался в выигрыше.
     - Говори уж,  отец,  что хотел сказать,  а  то время даром теряем,  -
прервал его Ян.
     - Что я  хотел сказать?  А  вот что я хотел сказать:  не тот защищает
отчизну и короля,  кто за полы короля держится,  а тот,  кто врага бьет, а
лучше всего тот бьет,  кто служит у великого полководца.  Зачем нам идти в
Варшаву,  где кто его знает,  что ждет нас,  -  может,  король уже уехал в
Краков,  во  Львов или в  Литву;  мой совет,  не  мешкая,  отправиться под
знамена великого гетмана литовского, князя Януша Радзивилла. Настоящий это
князь и воитель. Его винят в гордости, но уж шведам он наверняка не станет
сдаваться.  Это,  по крайности,  полководец и гетман хоть куда. Жарко там,
правда,  будет,  придется  с  двумя  врагами  драться,  зато  пана  Михала
Володы"вского увидим,  он служит в литовском войске, и опять, как в старое
время,  соберемся все вместе.  Коли плох мой совет,  пусть первый же  швед
схватит меня за портупею и утащит в плен.
     - Как знать?  Как знать? - с живостью воскликнул Ян. - Может, так оно
и лучше будет.
     - Да,  кстати,  и Геленку с детьми проводим,  нам ведь придется ехать
через пущу.
     - Да  и  служить будем не с  ополченцами,  а  в  войске,  -  прибавил
Станислав.
     - И  не  шуметь будем,  как на  сеймике,  да  кур и  творог поедать в
деревнях, а с врагом будем драться.
     - Ты,  пан,  я  вижу,  не только муж битвы,  но и совета,  -  заметил
Станислав.
     - А что? А?
     - Верно,  верно!  -  подтвердил Ян.  - Это самый дельный совет. Как в
старину,  пойдем вместе с Михалом.  Ты,  Станислав,  познакомишься с самым
великим  воителем в  Речи  Посполитой,  сердечным моим  другом  и  братом.
Пойдемте теперь к  Геленке,  надо ей сказать,  чтобы она тоже собиралась в
путь.
     - А разве она уже знает о войне? - спросил Заглоба.
     - Знает,  знает,  Станислав при  ней  все  мне  рассказывал.  Слезами
заливается,  бедняжка...  Но когда я сказал ей,  что надо идти, она тотчас
ответила мне: "Иди!"
     - Хорошо бы завтра тронуться в путь! - воскликнул Заглоба.
     - Завтра и  выедем еще затемно,  -  сказал Ян.  -  Ты,  Станислав,  с
дороги,  верно, весьма fatigatus*, ну ничего, до утра отдохнешь немного. Я
еще сегодня вышлю лошадей в Белую,  в Лосицы, в Дрогичин и в Бельск, чтобы
везде была свежая подстава. А за Бельском и пуща рядом. Повозки с припасом
отправим тоже сегодня.  Жаль мне уезжать из  родного угла,  но  на то воля
божья!  Одно меня утешает,  что я  буду спокоен за  жену и  деток:  лучшей
крепости,  чем  пуща,  во  всем  свете  не  сыщешь.  Пойдемте домой,  пора
готовиться в поход.
     _______________
          * Устал (лат.).

     Они ушли.
     Станислав,  сильно утомленный дорогой,  подкрепился на  скорую руку и
отправился спать,  а Ян с Заглобой занялись подготовкой к походу. У Яна во
всем был такой порядок,  что повозки и люди в ночь уже тронулись в путь, а
на  следующий день  вслед за  ними  покатила коляска с  Геленой,  детьми и
старой девой,  приживалкой.  Станислав и  Ян с  пятью слугами сопровождали
коляску  верхом.  Подвигались быстро,  так  как  в  городах путников ждала
свежая подстава.
     Не  останавливаясь даже  на  ночлег,  они  на  пятый день  доехали до
Бельска, а на шестой день углубились в пущу со стороны Гайновщизны.
     Их сразу охватил сумрак необъятного леса,  который в  ту пору занимал
несколько десятков квадратных миль, с одной стороны сливаясь далеко-далеко
с пущами Зел"нкой и Роговской, а с другой - с прусскими борами.
     Нога  захватчика никогда не  попирала этих темных дебрей,  в  которых
человек незнакомый мог заблудиться и  плутать до тех пор,  пока не упал бы
от изнурения или не стал пищей хищных зверей.  По ночам в  пуще раздавался
рык зубров и медведей, мешаясь с воем волков и хриплым лаем рысей. Опасные
тропы вели  через чащобы и  поляны,  мимо  ветролома и  бурелома,  болот и
страшных сонных  озерец  к  разбросанным там  и  сям  селеньям поташников,
смолокуров и  загонщиков,  из  которых многие за всю свою жизнь ни разу не
выходили из пущи.  Только в  Беловеж вела дорога пошире,  которую называли
Сухой  дорогой;  по  ней  короли ездили на  охоту.  Туда-то  из  Бельска и
направлялись со стороны Гайновщизны Скшетуские.
     Стабровский, королевский ловчий, старый одинокий холостяк, постоянно,
как зубр,  сидевший в  пуще,  принял гостей с распростертыми объятиями,  а
детей чуть не задушил поцелуями.  Жил он с одними загонщиками,  шляхтича в
лицо не видал, разве что на королевской охоте, когда в пущу приезжал двор.
     Он  управлял в  пуще всем охотничьим хозяйством и  всеми смолокурами.
Весть  о  войне,  о  которой он  узнал только из  уст  Скшетуского,  очень
удручила старика.
     Часто так бывало,  что в Речи Посполитой пылала война, умирал король,
а  в пущу и слух об этом не доходил;  один только ловчий привозил новости,
когда возвращался от подскарбия литовского,  которому раз в год обязан был
представлять счета по хозяйству.
     - Ох,  и скучно же будет вам тут, ох, и скучно! - говорил Стабровский
Гелене.  - Зато такого надежного убежища на всем свете не сыщешь. Никакому
врагу не  пробраться через эти  дебри,  а  если  он  и  отважится на  это,
загонщики с  налету перестреляют ему всех людей.  Легче завоевать всю Речь
Посполитую, - избави бог от такой беды! - нежели пущу. Двадцать лет живу я
тут и то ее не знаю;  есть тут такие места, куда и доступу нет, где только
зверь живет да,  может,  злые духи прячутся от  колокольного звона.  Но мы
живем по-божьи,  в  селенье у  нас часовня,  и  раз в год из Бельска к нам
наезжает ксендз.  Как в  раю вам тут будет,  коли скука не  одолеет.  Зато
топить есть чем...
     Ян  был  рад-радешенек,  что  нашел для  жены  такое убежище;  однако
Стабровский напрасно удерживал его и потчевал.
     Переночевав у  ловчего,  рыцари  на  следующий же  день  тронулись на
рассвете в  путь;  в  лесном лабиринте вели их провожатые,  которых дал им
ловчий.