Письма Володы"вского  о  походе Радзивилла,  разосланные во все концы
Подляшского воеводства,  нашли отклик у всех  полковников.  Одни  из  них,
чтобы  легче  было перезимовать,  уже разбили хоругви на небольшие отряды;
другие позволили своим хорунжим разъехаться по приватным  домам,  так  что
под  знаменами  оставалось  человек  по  двадцать хорунжих да по несколько
десятков солдат.  Полковники отпустили людей отчасти потому, что опасались
голода,  отчасти  же  потому,  что  им  нелегко  было поддержать порядок в
хоругвях, которые, однажды подняв мятеж против властей, готовы были теперь
по малейшему поводу отказать в повиновении и своим предводителям.  Если бы
нашелся достойный вождь,  который сразу повел бы их в бой против одного из
двух  врагов  отчизны,  или даже против Радзивилла,  дисциплина,  наверно,
сохранилась  бы;  но  в  Подляшье  хоругви  бездействовали,   они   только
обстреливали крепостцы Радзивилла, грабили его поместья да вели переговоры
с князем  Богуславом,  и  солдаты  поэтому  совсем  распустились.  В  этих
условиях они приучались только своевольничать и притеснять мирных жителей.
Часть их,  особенно из числа тех,  кого привела с собой шляхта,  бежала из
хоругвей и,  сколотив шайки,  промышляла разбоем на большой дороге.  Так с
каждым днем все больше разлагалось войско,  которое не присоединилось ни к
одному  из  врагов  и  составляло единственную надежду короля и патриотов.
Раздел хоругвей на небольшие отряды довершил этот развал.  Слов нет,  если
бы хоругви держались вместе,  прокормиться им было бы трудно;  но кое-кто,
быть может,  не без умысла,  преувеличивал опасность голода: стояла осень,
урожай выдался хороший,  и,  главное, никто из врагов не успел еще огнем и
мечом опустошить воеводство. Опустошили его кое-где свои же конфедератские
солдаты, как души их самих опустошила праздность.
     Так удивительно   сложились   обстоятельства,   что  враг  не  тронул
конфедератских хоругвей.  Заливая край с запада и устремляясь на юг, шведы
не  дошли еще до того клина,  который образовало Подляшье между Мазовецким
воеводством и Литвой,  а по другую сторону  в  бездействии  и  нерешимости
стояли  полчища  Хованского,  Трубецкого и Серебряного(*) и не знали,  что
предпринять.  Отряды Бутурлина  и  Хмельницкого  по-прежнему  носились  по
Червонной Руси;  они разбили в это время под Гродеком часть войск, которой
предводительствовал великий коронный гетман Потоцкий.  Но Литва  была  под
покровительством Швеции.  Опустошать ее, занимать новые ее земли означало,
как справедливо писал Кмициц,  то же, что объявлять войну страшным шведам,
перед  которыми трепетал весь мир.  "Была короткая пора,  когда присмирели
московиты" и кое-кто из людей дальновидных пророчил  даже,  что  в  скором
времени  они,  на  этот  раз  как союзники Яна Казимира и Речи Посполитой,
обратят оружие против шведского короля,  могуществу которого,  если бы  он
стал господином всей Речи Посполитой, не было бы равного в Европе.
     Не трогал   Хованский  в  ту  пору  ни  Подляшья,  ни  конфедератских
хоругвей; разбросанные по всему воеводству, они тоже никого не трогали, да
без вождя и не могли тронуть,  ничего не могли предпринять,  кроме грабежа
радзивилловских поместий.  Зато и начался  у  них  развал.  Однако  письма
Володы"вского  о  походе  Радзивилла  пробудили  полковников  от  спячки и
бездействия.  Они стали собирать хоругви,  рассылать повестки  солдатам  с
призывом вернуться под знамена и угрозой наказания за неявку.  Первым,  не
мешкая,  двинулся  в  Белосток  Жеромский,   самый   уважаемый   из   всех
полковников,  чья хоругвь была в наилучшем состоянии;  через неделю прибыл
Якуб Кмициц,  - правда,  привел он всего лишь сто двадцать человек;  затем
стали  собираться поодиночке и кучками солдаты Котовского и Липницкого.  В
ту пору в хоругви  вступали  охотники  из  окрестной  застянковой  шляхты:
Зенцинки,   Свидерские,   Яворские,   Жендзяны,   Мазовецкие,  и  даже  из
Люблинского воеводства,  например,  Карвовские и Туры;  время  от  времени
являлся  и шляхтич побогаче в сопровождении хорошо вооруженной челяди.  От
хоругвей по воеводству были посланы сборщики податей,  чтобы  взыскать  по
квитанциям  припасы  и  деньги,  -  словом,  повсюду  поднялось  движение,
закипела  работа,  и  когда  подошел  Володы"вский  со  своей   лауданской
хоругвью,   под   ружьем  стояло  уже  несколько  тысяч  человек,  которым
недоставало только вождя.
     Это была беспорядочная и нестройная толпа,  но не такая беспорядочная
и  не  такая  нестройная,  как  великопольская шляхта,  которая  несколько
месяцев назад должна была защищать от шведов переправы под Уйстем; все эти
подляшане,  люблинцы и литвины были люди,  привычные к войне, и даже среди
охотников не  было ни  одного человека,  который не  нюхал бы пороху и  не
угощался из "табакерки Марса". Все в своей жизни успели уже повоевать: кто
против казаков,  кто против турок,  кто против татар;  были и  такие,  что
помнили еще шведские войны. Военным опытом и красноречием всех превосходил
Заглоба,  который очень обрадовался, очутившись в этом солдатском сборище,
где не держали совета, не промочивши глотки.
     Заслугами  он   подавлял  самых  заслуженных  полковников.   Лауданцы
рассказывали,  что,  не  будь  его,  Володы"вский,  Скшетуские,  Мирский и
Оскерко погибли бы  от  руки Радзивилла,  так как их везли уже в  Биржи на
казнь.  Сам  он  своих заслуг отнюдь не  скрывал и  воздавал себе  должное
полною мерой, чтобы все знали, с кем имеют дело.
     - Не люблю я ни бахвалиться попусту -  говаривал он, - ни болтать про
то, чего вовсе не было, правда для меня - вещь святая, это и мой племянник
может подтвердить.
     Тут он поворачивался к Роху Ковальскому,  который,  высунувшись из-за
его спины, говорил зычным, утробным голосом.
     - Дядя... не... врет!
     И,  пыхтя,  обводил  глазами присутствующих,  словно  искал  наглеца,
который посмел бы ему возразить.
     Но  никто никогда не  возражал,  и  Заглоба начинал рассказ о  старых
своих подвигах:  о  том,  как еще при жизни Конецпольского стал виновником
двух  побед  над  Густавом  Адольфом,  как  потом  посрамил Хмельницкого и
отличился при осаде Збаража, как князь Иеремия во всем на него полагался и
поручал ему делать вылазки...
     - После каждой такой вылазки,  - рассказывал он,  - как  изрубим  мы,
бывало,  тысяч  пять,  а то и все десять разбойников,  Хмельницкий головой
бьется об стенку и одно твердит в отчаянии:  "Уж это,  как пить дать, дело
рук  этого черта Заглобы!" Ну а как дошло дело до Зборовского трактата(*),
так сам хан глядел на меня,  как на диво, и портрет просил дать ему, хотел
султану послать в подарок.
     - Нынче нам такие надобны, как никогда! - повторяли слушатели.
     Многие и  без того были наслышаны о  необыкновенных подвигах Заглобы,
ибо молва о них ходила по всей Речи Посполитой, а такие новые события, как
освобождение полковников и  клеванская битва  со  шведами  утвердили былую
славу рыцаря,  и она все росла и росла,  и светел и ясен,  у всех на виду,
ходил Заглоба в ее сиянье, как в лучах солнца.
     - Нам бы  тысячу таких на всю Речь Посполитую,  и  не постигла бы нас
такая беда! - толковали в стане.
     - Благодарение создателю, что хоть один такой нашелся у нас!
     - Ведь это он первый крикнул, что Радзивилл изменник!
     - И доблестных рыцарей вырвал из его рук,  и такое поражение нанес по
дороге шведам под Клеванами, что ни один враг не ушел.
     - Первую победу он одержал!
     - И, даст бог, не последнюю!
     Полковники Жеромский,  Котовский,  Якуб  Кмициц  и  Липницкий тоже  с
большим почтением смотрели на Заглобу.  Его рвали друг у  друга из рук,  у
него во всем спрашивали совета,  дивясь остроте его ума, едва ли не равной
отваге.
     А  совет держали теперь по очень важному делу.  К  витебскому воеводе
были посланы гонцы с  просьбой прибыть и  возглавить войско;  но  никто не
знал толком,  где  теперь воевода,  а  гонцы уехали и  как в  воду канули.
Прошел  слух,  будто  их  захватили разъезды Золотаренко,  которые,  грабя
самочинно жителей, доходили до самого Волковыска.
     Положили тогда полковники под Белостоком выбрать временно полководца,
который до  прибытия Сапеги предводительствовал бы всем войском.  Нечего и
говорить,  что каждый полковник,  кроме одного Володы"вского,  считал, что
выбрать должны только его.
     Зашумели все,  заволновались. Войско объявило, что желает участвовать
в  выборах,  и  притом не  через представителей,  а  на генеральном круге,
который с этой целью тут же был созван.
     Поговорив  с  товарищами,  Володы"вский  очень  настойчиво  советовал
выбрать Жеромского,  человека достойного,  всеми  уважаемого,  который уже
одним своим благообразием и  сенаторской бородой по  пояс  внушал почтение
войску.  К  тому  же  он  был  опытный,  искушенный  воитель.  Из  чувства
благодарности  он   посоветовал  выбрать  Володы"вского;   но   Котовский,
Липницкий и Якуб Кмициц твердили в один голос,  что нельзя выбирать самого
младшего годами,  ибо полководец и  у  граждан должен пользоваться большим
почетом.
     - Кто же у нас самый старший? - спросили многочисленные голоса.
     - Дядя  самый старший!  -  крикнул вдруг Рох  Ковальский таким зычным
голосом, что все повернули головы в его сторону.
     - Жаль вот только, что нет у него хоругви, - заметил Яхович, помощник
Жеромского.
     Но другие стали кричать:
     - Ну и что же?! Мы что, обязаны непременно выбирать полковника? Разве
не в нашей это власти?  Разве не in liberis suffragiis? Королем и то можно
выбрать любого шляхтича, не то что полководцем!
     Тут  взял  слово  Липницкий,  который питал неприязнь к  Жеромскому и
хотел всеми силами помешать его избранию:
     - Клянусь богом,  вы можете голосовать за кого только пожелаете! А не
выберете полковника, так оно и лучше, никому не будет досадно и обидно.
     Шум тут поднялся невообразимый. Многочисленные голоса кричали:
     - Голосовать! Голосовать!
     Другие неистовствовали:
     - Где муж столь славный,  как пан Заглоба?  Где рыцарь столь великий?
Где  воин  столь  искушенный?  Просим  пана  Заглобу!  Да  здравствует пан
Заглоба! Да здравствует полководец!
     - Да здравствует пан Заглоба! Да здравствует пан Заглоба! - орало все
больше глоток.
     - На сабли тех, кто против! - кричали забияки.
     - Нет никого против! Unanimitate!* - отвечали толпы солдат.
     _______________
          * Единодушно (лат.).

     - Да  здравствует  пан  Заглоба!   Он  разбил  Густава  Адольфа!   Он
Хмельницкому залил сала за шкуру!
     - И самих полковников спас!
     - И шведов разбил под Клеванами!
     - Vivat! Vivat Заглоба dux!* Vivat! Vivat!
     _______________
          * Полководец (лат.).

     И толпы бросали в воздух шапки и бегали по стану и искали Заглобу.
     В  первую минуту он  изумился и  растерялся,  ибо не  искал почестей,
хотел,  чтобы выбрали Скшетуского,  и никак не ждал, что дело примет такой
оборот.
     Дух у  него занялся,  когда тысячные толпы стали выкрикивать его имя,
покраснел старик, как рак.
     Но  тут  его  окружили хорунжие;  они  пришли в  восторг,  увидев его
смущение.
     - Нет,  вы  только поглядите!  -  кричали они.  -  Раскраснелся,  как
девица!  Скромность его равна его храбрости!  Да  здравствует пан Заглоба!
Веди же нас к победе!
     Тем временем подошли и  полковники и,  хоть рад,  хоть не рад,  стали
поздравлять его,  ну,  а кое-кто может, и рад был, что соперники обойдены.
Володы"вский только усы топорщил,  дивясь не меньше Заглобы,  а  Жендзян -
тот и  рот разинул,  и  глаза раскрыл,  глядя на Заглобу с недоверием,  но
вместе с  тем  и  с  почтением;  ну,  а  Заглоба пришел понемногу в  себя,
подбоченился через минуту, голову поднял и с важностью, приличной высокому
званию, стал принимать поздравления.
     Первым от  имени  полковников поздравил его  Жеромский,  а  затем  от
войска  весьма  цветистую  речь  сказал  хорунжий  Жимирский  из   хоругви
Котовского, приведя изречения разных мудрецов.
     Заглоба слушал,  головой качал,  когда же  вития кончил,  выступил со
следующей речью:
     - Братья! Когда бы кто пожелал истинную доблесть потопить в бездонном
океане или засыпать ее горами Карпатскими,  что поднялись за облака,  она,
словно будучи по природе маслом, всплыла бы наверх, из-под земли пробилась
наружу,  дабы людям открыто сказать: "Вот она я перед вами, и не трепещу я
света,  и суда не боюсь, и награды жду". Но как самоцвет оправлен золотом,
так  добродетель должна быть оправлена скромностью,  а  посему спрашиваю я
вас, стоя тут перед вами: разве не прятал я своих заслуг? Разве похвалялся
я перед вами?  Разве добивался той почести, коею вы украсили меня? Вы сами
увидели мои заслуги,  ибо я и сейчас готов отрицать их, готов сказать вам:
есть лучше меня,  такие, как пан Жеромский, пан Липницкий, пан Кмициц, пан
Оскерко,  пан Скшетуский,  пан Володы"вский, столь великие кавалеры, что и
древние народы могли бы ими гордиться! Почему же меня, а не кого-нибудь из
них избрали вы своим полководцем?  Есть еще время!  Снимите же с плеч моих
почетное звание и украсьте мантией более достойного!
     - Нет! Нет! - взревели сотни, тысячи голосов.
     - Нет!  -  подхватили полковники,  обрадованные публичной похвалой  и
желавшие в то же время показать войску свою скромность.
     - Вижу и я,  что так должно быть! - ответил Заглоба. - Что ж, исполню
вашу волю!  Благодарю вас, братья, от всего сердца, думаю, что не обману я
надежд,  кои вы на меня возлагаете. Как вы за меня, так и я за вас клянусь
стоять насмерть, и победу ли, погибель ли принесут нам непостижимые fata*,
сама  смерть не  разлучит нас,  ибо  и  после смерти будем мы  делить нашу
славу!
     _______________
          * Судьбы (лат.).

     Небывалое воодушевление охватило всех собравшихся.  Одни хватались за
сабли,  другие роняли слезы;  у Заглобы лысина покрылась каплями пота,  но
пыл возрастал со все большею силой.
     - Мы будем стоять за нашего законного короля,  за нашего избранника и
милую сердцу отчизну!  -  восклицал он.  -  Для  них будем жить!  Ради них
умирать!   Братья,  с  той  поры,  как  стоит  наша  отчизна,  никогда  не
обрушивались на нее такие бедствия! Изменники открыли ворота, и нет уже ни
пяди земли,  кроме этого воеводства,  где не  бесчинствовал бы враг.  Вы -
надежда отчизны,  а я - ваша надежда, на вас и на меня обращены взоры всей
Речи Посполитой! Покажем же ей, что не напрасно простирает к нам она руки.
Как вы ждете от меня отваги и  верности,  так я требую от вас покорности и
послушания,  а  когда  мы  будем единодушны,  когда примером своим откроем
глаза тем,  кого обманул враг,  - половина Речи Посполитой слетится к нам!
Все,  кто хранит в  сердце бога и  верность отчизне,  присоединятся к нам,
силы небесные укрепят нас, и кто же сможет тогда устоять против нас?!
     - Так и будет!  Ей-же-ей,  так будет!  Соломон говорит его устами! На
бой! На бой! - гремели голоса.
     А Заглоба простер руки на север и кричал:
     - Приходи же  теперь,  Радзивилл!  Приходи,  пан гетман,  пан еретик,
воевода Люциферов!  Мы ждем тебя, не рассеявшись, но собравшись вместе, не
в раздоре,  но в согласии, не с бумажками и трактатами, но с мечом в руке!
Доблестное ждет тебя войско и я,  его полководец! Ну же, выходи! Выходи на
бой с Заглобой!  Позови бесов на помощь,  и давай схватимся! Выходи! - Тут
он снова обратился к войску и продолжал кричать так, что эхо отдавалось во
всем стане:  -  Клянусь богом,  дорогие мои! Пророки мне вещают! Согласие,
только  согласие,   -  и  мы  побьем  этих  негодяев,  эту  немчуру,  этих
чулочников,  рыбоедов и  прочих вшивцев и  бородачей,  что летом в тулупах
ходят и  на  санях ездят!  Такого зададим им  перцу,  что они только пятки
покажут. Все, в ком душа жива, бей собачьих детей! Бей, кто в бога верует,
кому дороги отчизна и честь!
     Мгновенно блеснули  тысячи  сабель.  Толпы  солдат  окружили Заглобу,
теснясь, толкаясь, давя друг дружку и крича:
     - Веди нас! Веди!
     - Завтра поведу! Готовьтесь! - крикнул Заглоба в пылу.
     Выборы происходили утром,  а  в  полдень был смотр войскам.  Стройные
ряды хоругвей во главе с полковниками и знаменосцами стояли на хорощанских
лугах,  а перед ними проезжал полководец под бунчуком, с золоченой булавой
в  руке и  цапельным пером на  шапке.  Прямой гетман!  Так делал он  смотр
хоругвям,  озирая их, как пастырь озирает стадо, а солдаты воодушевлялись,
видя величественную его  осанку.  Каждый полковник по  очереди подъезжал к
нему и с каждым он говорил,  что-то хвалил, за что-то бранил, и даже те из
них,  что  поначалу не  рады  были выбору войска,  должны были сознаться в
душе,  что новый полководец в  военном деле весьма искушен и  не внове ему
предводительствовать.
     Один  только Володы"вский как-то  странно встопорщил усы  на  смотру,
когда  новый  полководец,  похлопав его  при  всех  полковниках по  плечу,
сказал:
     - Пан Михал,  я доволен тобой, хоругвь у тебя - лучше нету. Продолжай
так же и можешь быть уверен, что я тебя не забуду!
     - Ей-же-ей, - шепнул Володы"вский Скшетускому, возвращаясь со смотра,
- сам гетман лучше б не сказал!
     В  тот  же  день  Заглоба отправил разъезды и  туда,  куда  надо было
послать,  и  туда,  куда  посылать вовсе  не  было  надобности.  Когда  на
следующий  день  утром  люди  вернулись,   он   внимательно  выслушал  все
донесения,  а  затем  отправился к  Володы"вскому,  который жил  вместе со
Скшетускими.
     - На глазах у войска я  должен  соблюдать  достоинство,  -  милостиво
сказал  он им,  - но когда мы одни,  мы можем по-прежнему быть на короткой
ноге. Тут я не начальник, а друг! И хоть у меня у самого голова на плечах,
однако вашим советом я тоже не пренебрегу, ибо знаю, что люди вы опытные и
таких солдат немного найдешь во всей Речи Посполитой.
     Они приветствовали Заглобу по-старому,  и вскоре опять были с ним "на
короткой ноге",  один  только Жендзян не  осмелился держаться по-старому и
сидел на самом краешке скамьи.
     - Что ты думаешь делать, отец? - спросил Ян Скшетуский.
     - Первым  делом  сохранить порядок,  держать войско  в  повиновении и
солдат занять,  чтоб не испортились они от безделья.  Я хорошо видел,  пан
Михал, как ты, будто сосунок, все что-то лепетал, когда я посылал разъезды
на все четыре стороны света;  но я  должен был это сделать,  чтобы втянуть
людей в службу,  потому они совсем обленились. Это раз. А теперь два: чего
нам не хватает?  Не людей,  их довольно набралось и  наберется еще больше.
Шляхта,  что бежала от шведов из Мазовецкого воеводства в Пруссию,  тоже к
нам придет.  Людей и сабель будет вдосталь, а вот припасу мало, а без него
на войне не продержится никакое войско.  Так вот,  у  меня мысль приказать
разъездам везти сюда все,  что под руку попадется:  скотину, овец, свиней,
хлеб,  сено, и из здешнего воеводства и из Визненской земли в Мазовии, где
тоже покуда не видали врага и всего изобилие.
     - Да ведь шляхта взвоет,  если мы заберем у  нее урожай и скотину,  -
заметил Скшетуский.
     - Войско для меня важнее шляхты. Пусть себе воет! Да и даром мы брать
не станем,  я велю выдавать квитанции, за ночь я их столько наготовил, что
можно забрать под них половину Речи Посполитой.  Денег у меня нет, но, как
кончится война и  мы выгоним шведов,  Речь Посполитая сполна заплатит.  Да
что толковать!  Шляхте хуже, когда голодное войско учиняет наезды и грабит
ее.  У  меня мысль и в лесах пошарить,  слыхал я,  пропасть мужиков бежало
туда со  скотиной.  Пусть же войско возблагодарит святого духа за то,  что
осенил он всех вас и вы выбрали меня полководцем,  потому никто другой так
бы с этим делом не справился.
     - Что верно,  то верно,  -  воскликнул Жендзян,  - по уму, вельможный
пан, ты прямой сенатор!
     - Ну как?  А?  -  спросил польщенный Заглоба. - А ты, шельма, тоже не
промах. Вот увидишь, скоро назначу тебя помощником ротмистра, пусть только
vacans* освободится.
     _______________
          * Вакансия, место (лат.).

     - Покорнейше благодарю, вельможный пан! - ответил Жендзян.
     - Вот что я  думаю!  -  продолжал Заглоба.  -  Сперва соберем столько
припасу,  будто надо нам осаду выдержать, а потом построим и укрепим стан,
а  тогда пусть приходит Радзивилл хоть со шведами,  хоть с самими чертями.
Да будь я последний негодяй, коль не устрою тут второго Збаража!
     - Клянусь богом,  неплохая мысль!  -  воскликнул Володы"вский.  -  Но
откуда мы возьмем пушки?
     - У пана Котовского есть две гаубицы, у Кмицица пушчонка для салютов,
в  Белостоке  четыре  шестифунтовых пушки,  их  должны  были  отправить  в
Тыкоцинский  замок.  Вы  ведь  не  знаете,  что  пан  Веселовский приписал
Белосток к Тыкоцинскому замку, и эти пушки еще в прошлом году были куплены
на  подати;  мне об этом здешний управитель сказал,  пан Стемпальский.  Он
говорит,  что  и  пороху для  каждой пушки  найдется на  сотню  выстрелов.
Ничего,  друзья,  справимся,  только вы меня от всей души поддержите, да и
про  грешную  плоть  не  забудьте,   которая  с  удовольствием  выпила  бы
чего-нибудь. Оно ведь и пора!
     Володы"вский распорядился принести меду,  и  разговор продолжался уже
за чарой.
     - Вы думали,  не полководец у вас будет,  а одна видимость, - говорил
Заглоба,  прихлебывая старый мед.  -  Nunquam!*  Не  просил я  вас об этой
чести,  но коль вы меня выбрали,  я требую порядка и повиновения.  Знаю я,
что такое чин,  и  до любого дорасту,  попомните мои слова!  Второй Збараж
устрою тут,  говорю вам,  второй Збараж!  Подавится Радзивилл, подавятся и
шведы,  прежде чем проглотят меня.  Хотел бы я, чтоб и Хованский отважился
ударить на нас,  я б его так похоронил, что до второго пришествия не нашли
бы. Они стоят недалеко, пусть приходят! Пусть попробуют! Меду, пан Михал!
     _______________
          * Никогда (лат.).

     Володы"вский налил чару,  Заглоба выпил залпом,  наморщил лоб,  будто
что-то припоминая, и сказал:
     - О чем я, бишь, говорил? Чего еще хотел? Ах да, меду, пан Михал!
     Володы"вский еще налил.
     - Толкуют,  -  говорил Заглоба,  -  будто и пан Сапега любит выпить в
хорошей компании.  Оно и  не  удивительно!  Каждый достойный человек любит
выпить.  Одни  только изменники,  которые злую  думу  таят против отчизны,
боятся вина, чтобы спьяну не проболтаться. Радзивилл пьет березовый сок, а
после смерти смолу будет пить.  Истинно так,  да  поможет мне бог!  Я  уже
вижу,  что с паном Сапегой мы друг друга полюбим, потому схожи мы, как два
конских уха или два сапога.  К  тому же  оба мы  полководцы,  и  уж я  так
распоряжусь, чтобы к его приезду все было готово. Хлопот полон рот, да что
поделаешь! Некому у нас в Речи Посполитой мозгами пошевелить, так пошевели
ты, старый Заглоба, покуда жив! Хуже всего, что нет у меня канцелярии.
     - А зачем тебе, отец, канцелярия? - спросил Скшетуский.
     - А зачем королю канцлер, зачем хранитель печати? А почему при войске
должен быть войсковой писарь? Надо все равно послать в какой-нибудь город,
чтобы мне изготовили печать.
     - Печать?  -  в  восторге повторил Жендзян,  со все большим почтением
глядя на Заглобу.
     - А что ты, пан, будешь ею припечатывать? - спросил Володы"вский.
     - В  компании таких  близких друзей  можешь,  пан  Михал,  по-старому
называть меня запросто паном.  Не я  буду припечатывать,  а  мой хранитель
печати! Вы себе это первым делом заметьте!
     Тут Заглоба с  такой важностью и  спесью оглядел присутствующих,  что
Жендзян вскочил со скамьи, а Станислав Скшетуский пробормотал:
     - Honores mutant mores!*
     _______________
          * Почести меняют нравы (лат.).

     - Зачем мне канцелярия?  А вы вот послушайте!  - продолжал Заглоба. -
Надо вам знать,  что,  по  моему мнению,  беды обрушились на  нашу отчизну
только по причине распутства,  по причине своеволия и излишеств,  -  меду,
пан Михал!  - да, излишеств, говорю я вам, которые пожирают нас, как чума.
Но  в  первую голову всему  виною  еретики,  они  все  смелее глумятся над
истинной верой,  понося  владычицу нашу,  которая  за  сию  скверну  могла
справедливо прогневаться...
     - Это ты  верно говоришь!  -  хором подхватили рыцари.  -  Диссиденты
первые перешли на  сторону врагов и,  как  знать,  не  сами ли  привели их
сюда?!
     - Exemplum великий гетман литовский!
     - Но и в этом воеводстве,  где я полководец,  тоже немало еретиков, к
примеру,  в Тыкоцине и в других городах; вот для начала, чтобы благословил
нас господь на наше дело,  мы издадим универсал,  в коем потребуем,  чтобы
те,  кто коснеет в  еретической прелести,  в три дня обратились в истинную
веру,  у  тех же,  кто этого не  сделает,  имущество будет конфисковано на
нужды войска.
     Рыцари переглянулись в  изумлении.  Они  знали,  что  ума и  хитрости
Заглобе не занимать стать, но никак не думали, что такой из него державный
муж и так замечательно может он решать государственные дела.
     - И вы спрашиваете,  -  торжествующе продолжал Заглоба,  -  откуда мы
возьмем денег на  войско?  А  конфискации?  А  все радзивилловские имения,
которые тем самым перейдут в собственность войска?
     - Будет  ли   на  нашей  стороне  право?   -   вмешался  в   разговор
Володы"вский.
     - Времена нынче такие, что в чьей руке сабля, на той стороне и право!
А  по  какому праву бесчинствуют в  пределах Речи  Посполитой шведы и  все
прочие наши враги?
     - Это верно! - согласился пан Михал.
     - Мало того!  -  воскликнул, распаляясь, Заглоба. - Мы издадим второй
универсал,  коим призовем в  ополчение шляхту Подляшского воеводства и тех
земель в  соседних воеводствах,  что еще не  захватил враг.  Шляхта должна
вооружить челядь,  чтобы у нас не было недостатка в пехоте. Я знаю, многие
рады пойти с  нами,  только властей ждут да какой-нибудь грамоты.  Будут у
них и власти и универсалы.
     - Клянусь  богом,   ты   коронный  канцлер  по  уму!   -   воскликнул
Володы"вский.
     - Меду, пан Михал! Третью грамоту мы пошлем Хованскому, чтоб убирался
ко всем чертям,  не то мы выкурим его изо всех городов и  замков.  Правда,
московиты теперь спокойно стоят  в  Литве и  замков не  берут;  но  казаки
Золотаренко грабят народ,  рыскают по Литве целыми ватагами в одну, а то и
две тысячи сабель. Пусть Хованский усмирит их, не то мы за них возьмемся.
     - Мы и впрямь могли бы взяться за них,  -  заметил Ян Скшетуский, - и
войско наше не своевольничало бы от безделья.
     - Я тоже об этом думаю и еще сегодня пошлю разъезды под Волковыск; но
et  haec  facienda,  et  haec non  omittenda*.  Четвертое послание я  хочу
послать избраннику нашему,  доброму нашему государю,  дабы  утешить его  в
печали,  сказать, что есть еще люди, которые не оставили его, что есть еще
сердца и сабли,  готовые к бою по одному его мановению. Пусть же наш отец,
наша  кровь  ягеллонская,  наш  дорогой  государь,  что  принужден влачить
скитальческую жизнь,  имеет  хоть  это  утешение  на  чужбине...  пусть...
пусть...
     _______________
          * И это дело надо сделать, и того не упустить (лат.).

     Тут Заглоба запнулся, потому что хмель его уже разобрал, и разревелся
наконец,  тронувшись королевскою участью,  а пан Михал тотчас завторил ему
потоньше,   Жендзян  тоже  всхлипнул,  а  может,  только  делал  вид,  что
всхлипывает; Скшетуские, подперев руками головы, сидели в молчании.
     Минуту царила тишина, и вдруг Заглобу прорвало.
     - Что  мне  курфюрст!  -  крикнул он.  -  Коль заключил он  договор с
прусскими городами,  пусть не пляшет и нашим и вашим,  а в бой идет против
шведов,  пусть сделает то, что должен сделать верный ленник, и выступит на
защиту своего государя и благодетеля.
     - Как  знать,  не  встанет ли  он  еще открыто на  сторону шведов,  -
заметил Станислав Скшетуский.
     - Встанет на сторону шведов? Я ему встану! Прусская граница недалеко,
а  у  меня на  первый клич готовы несколько тысяч сабель.  Заглобу ему  не
обмануть! Да не будь я полководец доблестного нашего войска, коль не пойду
зорить его огнем и мечом!  Нет у нас припасу,  не беда! Найдем довольно на
прусских гумнах!
     - Матерь божия!  - воскликнул в восторге Жендзян. - Да ты, вельможный
пан, готов в споре устоять и против коронованных голов!
     - Я ему тотчас напишу: "Ясновельможный пан курфюрст! Довольно хвостом
вертеть!  Довольно хитрить и тянуть волынку!  Выходи против шведов! А нет,
так я в пруссию нагряну! Кончено!" Подать чернила, бумагу, перья! Жендзян,
поедешь с грамотой!
     - Поеду! - сказал арендатор из Вонсоши, обрадованный новым посольским
чином.
     Но  не успели подать Заглобе чернила,  перья и  бумагу,  как на улице
поднялся  крик,  и  толпы  солдат  показались под  окнами.  Одни  кричали:
  -   другие,  как  татары:  "Аллах!"  Заглоба  вышел  с  друзьями
поглядеть, что случилось.
     Оказалось, везут те самые пушки, о которых говорил Заглоба, и это при
виде их возрадовались сердца солдат.
     Пан Стемпальский, белостокский управитель, подошел к Заглобе.
     - Ясновельможный пан полководец, - обратился он к нему. - С той поры,
как  блаженной памяти  пан  маршал  Великого княжества Литовского приписал
белостокские  имения  к   Тыкоцинскому  замку,   я,   будучи  сих   имений
управителем,  все подати усердно и исправно употреблял на нужды замка, что
реестрами могу  доказать перед всей Речью Посполитой.  Добрых два  десятка
лет трудился я и обеспечил замок порохом, пушками и припасом, долгом своим
почитая каждый грош употребить по  назначению,  как повелел ясновельможный
маршал Великого княжества Литовского.  Но  когда по воле изменчивой судьбы
Тыкоцинский замок стал  в  нашем воеводстве главною опорою врагов отчизны,
спросил я  бога и собственную совесть,  могу ли я и впредь увеличивать его
силу,  не  должен  ли  я  припасы  и  военное снаряжение,  кои  собрал  на
прошлогодние подати, отдать в руки твоей милости...
     - Должен! - с важностью прервал его Заглоба.
     - Об   одном   только   прошу   твою   милость:   при   всем   войске
засвидетельствуй и  квитанцию  выдай  мне,  что  ничего  не  обратил  я  в
собственную пользу,  все сдал в руки Речи Посполитой, которую твоя власть,
ясновельможный пан, достойно здесь представляет.
     Заглоба  кивнул   головой  в   знак   согласия  и   тотчас   принялся
просматривать реестр.
     Оказалось,  что,  кроме шестифунтовых пушек, которые были спрятаны на
чердаках  амбаров,  есть  еще  триста  отменных немецких мушкетов,  двести
московских бердышей для пехоты,  обороны стен и валов и шесть тысяч злотых
деньгами.
     - Деньги мы в войске разделим,  -  сказал Заглоба,  - а вот мушкеты и
бердыши...
     Он огляделся по сторонам.
     - Пан Оскерко,  -  сказал он, - возьмешь их и соберешь пешую хоругвь!
Есть тут у  нас пеших немного из радзивилловских беглецов,  ну,  а  прочих
наберешь из мельников.
     Затем он обратился ко всем присутствующим.
     - Братья!  Есть у нас деньги,  есть пушки, будут пехота и припас. Так
начинаю я свое правление!
     - Vivat! - крикнуло войско.
     - А теперь всю челядь -  в деревни за заступами, лопатами и мотыгами,
да  поживей!  Будем  строить укрепленный стан,  второй Збараж!  Но  только
хорунжий ты или не хорунжий, не стыдись, бери лопату в руки и за работу!
     С  этими  словами  пан  полководец,  сопровождаемый  кликами  войска,
направился к себе на квартиру.
     - Клянусь  богом,  голова,  каких  мало,  -  говорил Володы"вский Яну
Скшетускому, - и дело у нас как будто идет на лад.
     - Только  бы  Радзивилл сейчас  не  подошел,  -  вмешался в  разговор
Станислав  Скшетуский.   -  Это  воитель,  равного  которому  нет  в  Речи
Посполитой,  а  наш пан Заглоба годится на  то,  чтоб провиант запасти для
стана, но куда ему меряться силами с таким военачальником.
     - Это верно! - поддержал его Ян. - Когда дело дойдет до боя, мы будем
помогать ему советом,  он в  военном деле менее искушен.  Да и  пан Сапега
подойдет, и власть его тут же кончится.
     - А  тем  временем  он  может  сделать  много  хорошего,   -  заметил
Володы"вский.
     Войску конфедератов и  в  самом  деле  нужен  был  хоть  какой-нибудь
военачальник,  пусть даже Заглоба,  ибо  со  времени его избрания в  стане
стало  больше  порядка.  На  следующий же  день  начали насыпать валы  над
белостокскими прудами.  Оскерко,  служивший в  иноземных войсках и знавший
искусство фортификации, руководил всеми работами. За три дня вырос сильный
стан,  который и впрямь немного напоминал збаражский,  так как с боков и с
тыла  его   защищали  болотистые  пруды.   При   виде  его  сердца  солдат
преисполнились отваги,  все  войско поняло,  что  есть  у  него  почва под
ногами.  Но  еще  больше оно  воодушевилось,  когда крупные разъезды стали
доставлять припасы.  Каждый день  в  стан  загоняли волов,  овец,  свиней,
каждый день шли  возы,  груженные всяким хлебом и  сеном.  Некоторые обозы
приходили  из  Луковской,  иные  даже  из  Визненской  земли.  Все  больше
прибывало мелкой,  да и богатой шляхты,  ибо люди, услышав о том, что есть
уже власть,  войско и  полководец,  поверили в  дело.  Жителям тяжело было
кормить "целую дивизию"; но, во-первых, Заглоба их об этом не спрашивал, а
во-вторых,  лучше было отдать на  войско половину и  спокойно пользоваться
всем остальным,  чем ежеминутно ждать нападения разбойничьих шаек, которые
отнимали все и,  размножаясь, рыскали повсюду, как татары, так что Заглоба
приказал разъездам преследовать их и уничтожать.
     - Коли он окажется таким же гетманом,  как и хозяином,  - толковали в
стане о  новом полководце,  -  то  не  знает еще  Речь  Посполитая,  сколь
великого имеет она мужа.
     Сам Заглоба с беспокойством думал  о  приходе  Януша  Радзивилла.  Он
вспоминал  все  победы  Радзивилла,  и  гетман  тогда представлялся новому
полководцу истинным чудовищем.
     "Да кто же может устоять против этого змея!  -  говорил он в душе.  -
Похвалялся я, что он мною подавится, - нет, это он меня проглотит, как сом
утку".
     И   он  клятвенно  обещал  себе  не  давать  Радзивиллу  генерального
сражения.
     "Будет осада,  -  думал  он,  -  а  это  дело  долгое.  Можно будет и
переговоры затеять, а тем временем подойдет Сапега".
     В  случае,  если Сапега не подойдет,  Заглоба решил слушаться во всем
Яна Скшетуского,  он помнил,  как высоко ценил этого офицера и его военные
таланты князь Иеремия.
     - Ты,  пан Михал,  - говорил Заглоба Володы"вскому, - сотворен только
для атаки,  и с разъездом,  даже большим, тебя можно послать, с этим делом
ты  справишься  и  нападешь  на врага,  как волк на овцу;  но прикажи тебе
предводительствовать целым войском, фу-фу! Лавки ты не откроешь, чтоб умом
торговать, нет у тебя его на продажу, а вот Ян - голова, ему только войска
водить, умри я, только он бы мог меня заменить.
     Вести между тем приходили самые разноречивые:  то будто Радзивилл уже
идет через курфюрстовскую Пруссию,  то будто он, разбив войска Хованского,
занял Гродно и движется оттуда с большою силой;  были однако слухи,  будто
поражение Хованскому нанес вовсе не Радзивилл,  а  Сапега,  и  помог ему в
этом  князь  Михал  Радзивилл.  Разъезды  никаких  достоверных  вестей  не
привезли, кроме той, что к Волковыску подошла ватага Золотаренко в составе
около двух тысяч сабель и угрожает городу. Вся округа уже полыхала огнем.
     Через  день  после  возвращения разъездов стали прибывать и  беглецы;
подтвердив весть об угрозе,  нависшей над Волковыском,  они сообщили,  что
горожане послали к  Хованскому и  Золотаренко послов  с  просьбой пощадить
город.  Но от Хованского они получили ответ,  что под городом стоит ватага
вольницы,  которая с его войском не имеет ничего общего, а Золотаренко дал
горожанам совет  откупиться;  однако им,  людям  бедным,  после  недавнего
пожара  и  грабежей откупиться было  нечем.  Они  просили пана  полководца
сжалиться над  ними и  поспешить на  помощь,  пока они  ведут переговоры о
выкупе,  ибо  после будет поздно.  Заглоба отобрал полторы тысячи отборных
солдат,  среди них и  лауданскую хоругвь,  призвал Володы"вского и  сказал
ему:
     - Ну, пан Михал, пора показать, на что ты способен! Иди под Волковыск
и изруби мне эту ватагу,  которая грозит беззащитному городу. Дело это для
тебя не новое,  и я думаю,  ты почтешь за честь, что я тебе его доверил. -
Затем он обратился к прочим полковникам:  - Сам я должен остаться в стане,
ибо я за все в ответе.  Да и не приличествует мне при моем звании ходить в
поход  против вольницы.  Вот  Радзивилл подойдет,  тогда  в  великой войне
обнаружится, кто лучше: пан гетман или пан полководец.
     Володы"вский охотно  отправился  в  поход,  он  скучал  уже в стане и
жаждал кровавой сечи.  Посланные  против  вольницы  хоругви  тоже  уходили
весело,   с  песнями,  а  полководец  верхом  на  коне  стоял  на  валу  и
благословлял уходящих, осеняя их на дорогу крестом. Кое-кто удивился, чего
это пан Заглоба так торжественно провожает отряд;  он, однако, помнил, что
и Жулкевский(*),  и  другие  гетманы  имели  обыкновение  осенять  крестом
уходящие в бой хоругви, к тому же он вообще любил во всем торжественность,
так как это возвышало его в глазах солдат.
     Не успели,  однако,  хоругви скрыться в туманной дали, как он начал о
них беспокоиться.
     - Ян,  -  обратился он к Скшетускому. - А не послать ли Володы"вскому
еще горсть людей?
     - Ну полно,  отец! - ответил Скшетуский. - Володы"вскому идти в такой
поход все равно,  что съесть миску яичницы.  Господи боже мой,  да ведь он
всю жизнь ничего другого не делал.
     - Да!  А  вдруг на него нападут с большой силой?  Nec Hercules contra
plures.
     - Ну  что  толковать о  таком солдате.  Прежде чем  ударить,  он  все
разведает,  а коли силы слишком велики,  нанесет врагу урон, какой сможет,
да и прочь уйдет,  а нет, так сам пришлет за подмогой. Можешь, отец, спать
спокойно.
     - Да!  Я ведь тоже знал, кого посылаю, и должен тебе сказать, что пан
Михал, верно, приворожил меня к себе, такая у меня к нему слабость. Никого
я  так не любил,  кроме покойного пана Подбипенты да тебя.  Как пить дать,
приворожил меня к себе коротышка.
     Прошло три дня.
     В стан все время подвозили припасы,  прибывали и новые охотники; но о
пане Михале не было слуха.  Заглоба все больше беспокоился и,  несмотря на
все уговоры Скшетуского, который так и не убедил старика, что Володы"вский
не  мог  еще вернуться из  Волковыска,  отправил за  вестями сотню тяжелой
конницы Кмицица.
     Но сотня ушла, и снова миновало два дня без вестей.
     Только на седьмой день в сумраке тумана солдаты, которых снарядили за
отавой  в  Бобровники,   спешно  воротились  в  стан  и  донесли,  что  за
Бобровниками из лесов выходит какое-то войско.
     - Пан Михал! - радостно воскликнул Заглоба.
     Но солдаты твердили,  что это чужие хоругви. Они не поехали навстречу
по  той  причине,  что  увидели  чужие  знаки,  каких  не  было  в  отряде
Володы"вского.  Да и сила шла великая. Солдаты, как солдаты, точно сказать
не могли:  одни говорили,  тысячи три будет,  другие -  тысяч пять, а то и
побольше.
     - Я  возьму двадцать конников и  поеду навстречу,  -  сказал ротмистр
Липницкий.
     Он уехал.
     Прошел час,  другой, наконец дали знать, что приближается не разъезд,
а целое большое войско.
     Бог весть откуда, по стану вдруг пронеслось:
     - Радзивилл идет!
     Как электрическая искра пробежала эта весть и потрясла всех:  солдаты
взобрались  на  валы,   страх  изобразился  на  многих  лицах;  войска  не
становились в строй, одна только пехота Оскерко заняла указанное ей место.
А среди охотников в первую минуту просто поднялся переполох. Из уст в уста
передавались самые разноречивые вести.
     - Радзивилл  наголову  разбил  Володы"вского  и  разъезд  Кмицица,  -
твердили одни.
     - Не ушел ни один человек, - говорили другие.
     - А теперь пан Липницкий как сквозь землю провалился.
     - Где полководец? Где полководец?
     Но  тут  прибежали полковники,  стали наводить порядок,  а  так как в
стане,  кроме небольшого числа охотников, были одни старые солдаты, войско
вскоре стояло в строю, ожидая, что же будет.
     Когда  до  слуха  Заглобы долетел крик:  "Радзивилл идет!"  -  старик
совсем растерялся,  но в первую минуту не хотел этому верить. Что же могло
случиться с  Володы"вским?  Разве он  позволил бы окружить отряд,  да так,
чтобы ни один человек не прискакал с предупреждением?  А второй разъезд? А
Липницкий?
     "Не может быть,  -  повторял про себя Заглоба, утирая взмокший лоб, -
чтобы этот  змей,  этот  мужегубитель,  этот Люцифер успел уже  подойти из
Кейдан! Неужто пришел наш последний час?!"
     Между тем отовсюду все громче неслись голоса: "Радзивилл! Радзивилл!"
Заглоба перестал сомневаться. Опрометью бросился он к Скшетускому.
     - Ян, помоги! Час приспел!
     - Что случилось? - спросил Скшетуский.
     - Радзивилл идет!  Я  все  отдаю  в  твои  руки,  ведь  князь Иеремия
говорил, что ты прирожденный вождь. Я сам буду наблюдать, но ты уж советуй
и в бой веди!
     - Это не может быть Радзивилл,  -  сказал Скшетуский.  -  Откуда идет
войско?
     - От Волковыска.  Говорят,  они окружили Володы"вского и тот,  другой
разъезд, что я недавно послал.
     - Это  Володы"вский да  чтоб дал  себя окружить?  Ты,  отец,  его  не
знаешь. Не кто иной это возвращается, как он сам.
     - Да ведь говорят, будто сила великая.
     - Слава богу! Видно, пан Сапега подошел.
     - Господи боже мой!  Ну  что  ты  толкуешь?  Ведь они дали бы  знать.
Липницкий поехал навстречу им.
     - Вот и  доказательство,  что не Радзивилл это идет.  Наши разведали,
что за войско подходит,  соединились с ним и вместе возвращаются.  Пойдем,
пойдем!
     - Ну,  не говорил ли я! - воскликнул Заглоба. - Все перепугались, а я
подумал: не может быть! Сразу подумал! Пойдем! Живее, Ян, живей! А они все
растерялись! Ха-ха!
     Оба  торопливо вышли и,  поднявшись на  валы,  где уже стояло войско,
зашагали вдоль рядов;  Заглоба сиял,  то и дело останавливаясь,  он кричал
так, чтобы все его слышали:
     - Вот  и  гости  жалуют  к  нам!  Только не  падать духом!  Коли  это
Радзивилл, я ему покажу дорогу назад, в Кейданы!
     - Мы ему покажем! - кричало войско.
     - Разжечь на валах костры!  Мы не станем прятаться,  пусть видят нас,
мы готовы! Разжечь костры!
     Солдаты мигом натаскали дров, и через четверть часа весь стан запылал
так,  что небо зардело,  словно от  зари.  Отворачиваясь от огня,  солдаты
смотрели в темноту,  в сторону Бобровников.  Кто-то кричал, что слышит уже
лязг оружия и конский топот.
     Но вот в темноте раздались вдали мушкетные выстрелы.  Заглоба схватил
Скшетуского за полу.
     - Открывают огонь! - с тревогой сказал он.
     - Салютуют, - возразил Скшетуский.
     После выстрелов послышались радостные клики. Сомнений больше не было;
через  минуту на  взмыленных конях подскакало человек двадцать всадников с
криком:
     - Пан Сапега! Пан витебский воевода!
     Как  только солдаты услышали эти слова,  они,  как река в  половодье,
хлынули с  валов и  бросились навстречу войску с таким криком,  что издали
могло показаться, что это целый город кричит в минуту резни.
     Заглоба сел на  коня и  во  главе полковников тоже выехал на валы при
всех своих регалиях: под бунчуком, с булавою и с цапельным пером на шапке.
     Через  минуту в  круг  света въехал витебский воевода во  главе своих
офицеров и с Володы"вским при своей особе.  Это был уже немолодой, плотный
мужчина,  с  лицом некрасивым,  но умным и добродушным.  Седые усы,  ровно
подстриженные над верхней губой,  и  такая же небольшая бородка делали его
похожим на чужеземца,  но одет он был на польский манер. Многими подвигами
стяжал себе славу Сапега,  но с виду больше был похож не на воителя,  а на
вельможу;  те,  кто  знал его  ближе,  тоже говорили,  что в  лице воеводы
Минерва преобладает над Марсом.  Но,  помимо Минервы и Марса,  была в этом
лице более редкая для тех времен красота, доброта души, которая отражалась
в глазах,  как луч солнца отражается в воде.  С первого взгляда можно было
признать в Сапеге мужа доблестного и справедливого.
     - Ждали мы тебя, как отца родного! - кричали солдаты.
     - Вот и пришел наш вождь! - растроганно восклицали другие.
     - Vivat! Vivat!
     Заглоба подскакал к Сапеге во главе полковников, а тот придержал коня
и помахал им рысьим своим колпачком.
     - Ясновельможный воевода!  -  начал  Заглоба  свою  речь.  -  Будь  я
красноречив,  подобно древним римлянам,  или  самому Цицерону,  или,  коль
взять еще более древние времена,  славному афинянину Демосфену,  и  то  не
сумел бы я  выразить ту радость,  коей преисполнились наши сердца при виде
твоей особы.  Вся  Речь Посполитая ликует с  нами,  приветствуя мудрейшего
сенатора и  лучшего своего  сына,  и  радость наша  тем  больше,  что  она
неожиданна.  Мы стояли на этих валах с оружием в руках,  не приветствовать
готовые,  но  сражаться.  Не  слезы проливать,  но  нашу  кровь!  Когда же
стоустая молва разнесла, что не изменник это идет, но защитник отчизны, не
великий гетман литовский, но воевода витебский, не Радзивилл, но Сапега...
     Однако Сапеге хотелось,  видно,  скорее въехать в стан, потому что он
махнул  вдруг  рукой  с  добродушной,  хоть  и  барственной небрежностью и
сказал:
     - Идет и Радзивилл. Через два дня будет здесь!
     Заглоба смешался и потому,  что потерял нить,  и потому,  что весть о
Радзивилле сильно его поразила.  Минуту он  стоял перед Сапегой,  не зная,
что  говорить дальше;  однако быстро овладел собой  и,  торопливо выхватив
из-за пояса булаву,  торжественно провозгласил,  вспомнив,  как бывало под
Збаражем:
     - Войско выбрало меня  своим вождем,  но  я  сей  знак отдаю в  более
достойные руки,  дабы младшим показать пример того,  как pro publico bono*
надлежит отрекаться от величайших почестей.
     _______________
          * Для блага общества (лат.).

     Солдаты стали кричать, но Сапега только улыбнулся.
     - Смотрите,  пан брат, - сказал он, - как бы Радзивилл не заподозрил,
что вы со страху отдаете булаву. Он бы вот как обрадовался!
     - Уж он-то меня знает и  в  трусости не заподозрит,  я  ведь первый в
Кейданах посрамил его и других увлек своим примером.
     - Коли так,  ведите меня в стан,  - сказал Сапега. - Мне Володы"вский
по  дороге рассказывал,  что  хозяин из  вас знаменитый и  покушать у  вас
найдется, а мы устали и голодны.
     С  этими словами он тронул коня,  за ним тронулись остальные,  и  все
въехали в стан с неописуемым ликованием.  Заглоба вспомнил, что Сапега, по
рассказам,  и  выпить не  прочь,  и  попировать любит,  и  решил  достойно
отпраздновать день прибытия воеводы.  Он устроил такой богатый пир, какого
в  стане  доселе  не  бывало.  Все  ели  и  пили.  За  чарою  Володы"вский
рассказывал о  том,  что произошло с ними под Волковыском:  как окружил их
внезапно гораздо  больший  отряд,  который изменник Золотаренко прислал на
подмогу своим,  как  совсем уж  им  конец пришел,  когда внезапно подоспел
Сапега, и отчаянная оборона сменилась полным торжеством.
     - Задали мы им так pro memoria*,  -  говорил он,  - что они теперь из
стана носа не высунут.
     _______________
          * Для памяти (лат.).

     Затем разговор перешел на Радзивилла. У витебского воеводы были самые
свежие новости,  от верных людей он знал все, что произошло в Кейданах. Он
рассказал,  что  гетман  литовский послал  некоего  Кмицица  с  письмом  к
шведскому королю  и  с  просьбой сразу  с  двух  сторон  ударить вместе на
Подляшье.
     - Что за диво! - воскликнул Заглоба. - Ведь, не будь Кмицица, мы бы и
по сию пору не собрали наши силы,  и подойди только Радзивилл,  съел бы он
нас по одиночке, как седлецкие баранки.
     - Мне пан Володы"вский об этом рассказывал,  - промолвил Сапега, - из
чего я заключаю,  что Кмициц,  верно,  любит вас.  Жаль,  что не питает он
такой любви к  отчизне.  Но  люди,  которые,  кроме себя,  знать никого не
желают,  никому не могут верно служить и каждого готовы предать,  как этот
ваш Кмициц Радзивилла.
     - Но среди нас нет предателей,  ясновельможный воевода, и мы при тебе
готовы стоять насмерть! - сказал Жеромский.
     - Я верю,  что здесь у вас одни честные солдаты, - ответил воевода, -
и  никак не ждал найти у  вас такой порядок и  такое изобилие,  за что нам
следует поблагодарить пана Заглобу.
     Заглоба  покраснел от  удовольствия,  а  то  ему  все  казалось,  что
витебский воевода с ним, бывшим паном полководцем, обходится милостиво, но
не с должным признанием и уважением. Он стал рассказывать, как правил, что
сделал,  какие собрал припасы,  как пушки привез и составил пешую хоругвь,
какую, наконец, обширную вел переписку.
     Не  без  хвастовства упомянул  он  о  письмах,  посланных  изгнанному
королю, Хованскому и курфюрсту.
     - После моего письма пан курфюрст должен ясно сказать,  с нами он или
против нас, - с гордостью сказал он.
     Но витебский воевода был человек веселый,  а может, и выпил немножко,
он провел горстью по усам, улыбнулся не без яду и спросил:
     - Пан брат, а цесарю вы не писали?
     - Нет! - с удивлением ответил Заглоба.
     - Какая жалость!  -  промолвил воевода.  -  Вот  бы  равный с  равным
побеседовал.
     Полковники разразились громким смехом;  но Заглоба сразу показал, что
коли пан воевода пожелал быть косой, так тут коса нашла на камень.
     - Ясновельможный пан,  - сказал он, - курфюрсту я могу писать, ибо мы
с ним оба избираем своих монархов:  как шляхтич, я не так давно отдал свой
голос за Яна Казимира.
     - Ловко вывернулся! - улыбнулся витебский воевода.
     - Но  с  таким монархом,  как цесарь,  я  не  состою в  переписке,  -
продолжал Заглоба,  -  а  то  как  бы  кто-нибудь  не  вспомнил  известное
присловье, которое я слышал в Литве...
     - Что же это за присловье?
     - Голова-то неумна,  знать,  из Витебска она!  -  нимало не смущаясь,
выпалил Заглоба.
     Страх обнял полковников при этих словах;  но  витебский воевода так и
покатился со смеху.
     - Вот  это убил!  Дай обниму тебя!  Бороду стану брить,  у  тебя язык
займу!
     Пир  затянулся  за  полночь;  прервали  его  шляхтичи,  прибывшие  из
Тыкоцина; они привезли весть, что к городу подходят разъезды Радзивилла.